Подобрались мы к их стоянке на рассвете. Моросил противный дождик, размеренный шелест которого скрывал посторонние звуки и усыплял. Да и время мы выбрали по классике, так называемый «час быка», когда человек, даже заставляющий себя бодрствовать, одной ногой находится в царстве Морфея, а то и проваливается в него. И наплевать, что стоишь на посту. Спать-то очень хочется.

Часовой в охранении клевал носом. Время от времени вздрагивал, оглядывался очумело, однако вскоре опять проваливался в дрему.

Сумел я незаметно и тихо, как рысь, к нему подползти. Выпрыгнул стремительно. Зажал железной рукой рот. И вогнал финку под сердце.

Хорошо отработал. Как учили присланные к нам в командировку инструктора из ОСНАЗ НКВД. Часовой даже не пискнул. А у меня никаких эмоций — ни жалости, ни страха, только толкающий вперед импульс доделать дело. Ничего постороннего. Будто ты не человек, а часовой механизм, в котором вращаются колесики и шестеренки.

На заимке было два десятка бандеровцев. Среди них охрана «подполковника» — заместителя Звира, ответственного за мобилизацию. Ну а еще несколько карателей — те, кто устраивал показательные экзекуции отказывавшимся добровольно и с радостью вступать в ряды УПА.

Часть врагов мы аккуратно взяли в ножи. Потом кто-то поднял крик, и добивали уже со стрельбой. В один из домов кинули гранату и расстреляли тех, кто выскочил наружу.

Троих удалось взять живыми. Среди них оглушенный взрывом гранаты «военком».

Допрашивали их жестко. Бандеровцы сперва хорохорились, но недолго. Выложили в итоге все как на исповеди.

Примерно очертили, где у них лежки. Подтвердили, что Звир еще накануне отхода из Вяльцев объявил: «Скоро придут немцы, и драться с ними бессмысленно. Понежились в городе, теперь пора и в леса идти, свободу Украине там добывать».

Поскольку меня так и долбила клювом назойливая мысль, что же с Ариной, я спрашивал о ее судьбе всех, кому она могла быть известна. Вот и сейчас во время допроса «подполковника» поинтересовался, что он об этом знает.

Тот прищурился насмешливо. И выложил всю историю в подробностях.

Как и следовало ожидать, Купчик продолжал донимать Арину. Что-то у него тоже в голове странное творилось. Силой взять ее никак не решался — тормоз в голове стоял, хотя возможности такие были. Объяви ее комсомольской подстилкой, запри в камеру — и делай что хочешь. Но не делал этого. Дожидался своего часа, чтобы отыграться за все, притом страшно. И час настал.

«Командующий» Звир пил редко, зато молился и крестился постоянно. Молясь, становился сосредоточенным и серьезным, будто и правда говорил с Богом. Судя по тому, что после этого остервенелость в нем лишь росла, телефонный провод его вел не к Богу, а прямиком в преисподнюю. Зато когда все же пил, то пил крепко. Обычно ровно сутки. И тогда ему обязательно таскали гарных дивчин, на которых в остальное время он не обращал никакого внимания.

В такой загул Купчик и шепнул ему: «Есть тут одна краля, прямо напрашивается в вашу компанию».

Поздно вечером хлопцы извлекли ее из дома и представили перед оловянными очами главного бандита. Тот облизнулся и потянул к ней свои корявые руки.

Естественно, она закочевряжилась. Естественно, что ее убили. Притом жестоко. Чтобы не будоражить народ, все-таки медсестричку в окрестностях знали хорошо и ценили, оттащили ее к реке. Там с грузом на ногах сбросили в воду.

— Под бережком спит твоя зазноба, — захохотал радостно и как-то безумно «военком». — Нырять и проверять будешь?

— Это уже не твоя забота. — Я едва сдержался, чтобы не ударить его.

Потом «военком» и еще двое его ближайших сподвижников повисли на суку. А один из пленных согласился открыть нам проход к убежищу Звира…

Глава шестнадцатая

Логачев, выслушав доклад о результатах нашей вылазки, решил:

— Ударим по Звиру всеми силами. Пусть заплатит!

Но ударить нам не пришлось. Немцы бросили на нас войсковые части. Сплошная проческа леса. Цепочки солдат. Лай собак. Пулеметчики, причесывающие пулями лес при малейшем почудившемся им движении. И проводники хорошие, явно из бандеровцев.

С потерями, но мы оторвались от них. Ушли еще глубже в леса. Там зализывали раны и собирались с силами.

А у меня ныли еще и душевные раны. Первые недели после того, как я узнал о страшной гибели Арины, не находил себе места. Не отпускали мрачные мысли. Тянула она меня за душу даже с того света. Во мне даже не любовь и привязанность звучали тонкой струной, а больше басовито гулко звенел ужас от того, как в наши страшные времена легко растоптать столь нежный цветок. Будто на плечи неподъемный груз повесили, и он к земле тянул. Краски мира блеклые стали. Да и мой вечный юношеский оптимизм сильно потускнел.

Это истинное мучение, когда засыпаешь с тяжелыми мыслями. Но даже во сне нет отдыха, а есть лишь кошмары. Хотя и просыпаться неохота: знаешь, что тяжесть этого мира никуда не ушла и тебе ее тащить дальше.

Через пару недель этих терзаний я уединился в землянке и рассек бритвенно-острым немецким ножом, который постоянно таскал с собой, запястье. Зашипел от боли и смотрел, как по коже течет кровь. На этой крови я и поклялся страшно отомстить Звиру. Неправильно это, что мы по одной земле с ним ходим.

Поскольку горестно-отчаянный настрой меня все не отпускал, я напрашивался на самые опасные задания. Это наконец заметил и Логачев. Вызвал меня к себе, налил горячего отвару из лесных ягод и трав. И по-отечески, сочувственно произнес:

— Ну что, Ваня. Знаю твою кручину. Но это не значит, что со смертью надо встречи искать.

— Да не ищу я с ней встречи! — возмущенно отозвался я.

Действительно, уж чего-чего, а смерти я не искал. Слишком много недоделанных дел накопилось. А искал скорее остроту жизни, ощущение опасности, сильных чувств, которые выбьют меня из тесного тусклого мирка скорби. И еще мне нужно во что бы то ни стало найти Звира. Или для начала хотя бы Купчика.

По поводу последнего была у меня кое-какая информация, и даже вылазки и засады мы делали, чтобы его прижать. Но это никак не удавалось. В результате нарвались на немецкий патруль, был ранен партизан, после чего командир запретил вылазки в личных целях:

— Людей и себя погубишь! Позволить такое не можем! А Звира и его палачей мы возьмем! Дай только в себя прийти!

Наступила зима. А вместе с ней пришли трескучие морозы. И наконец мы собрались на известную нам тайную лежку Звира с визитом вежливости.

Проводник-бандеровец не обманул