Утром, за завтраком, она даже виду не подала, что между нами что-то было. Я пытался ловить ее взгляд. Назойливо крутилась мысль о том, что хорошо бы, если когда-то снова, на сеновале… Вместе с тем меня, воспитанного в строжайших правилах, жег стыд. Воспользовался женской доверчивостью. Можно сказать, соблазнил. Нет, жениться, конечно, был не готов. Но желал объясниться и объяснить. И узнать, что дальше, поскольку сам этого не знал.

Она демонстративно игнорировала меня. И лишь при прощании взяла за руку и с ласковой, всепонимающей улыбкой произнесла:

— Эх, мальчонка. Ну что ты весь раскраснелся и растерялся. Я же тебя замуж не зову. Но будешь мимо проходить, так заглядывай. Чайку погоняем.

Я спустился с небес на землю. После этих слов половину романтики сдуло, но вторая половина осталась. Жизнь так и сияла новыми красками.

Еще меня смущала одна назойливая мысль: ведь у меня есть Арина. Неужели я так вот походя и легко изменил ей телесно?

Хотя это я по наивности считал, что она у меня есть. Сама она этого моего мнения не разделяла, и постепенно понимание этого, раньше смутное и отталкиваемое, проникало в меня все сильнее.

В общем, теперь голова моя непозволительно много была занята амурными делами. А нужно было думать о боях, о подвигах, о славе. О том, чтобы как можно больше накрошить врагов и пустить поездов под откос.

Конечно, вскоре я собрался с мыслями и чувствами. Отодвинул бурные эмоции подальше. Я всегда мог собираться и концентрироваться, за что меня ценили…

Глава одиннадцатая

Униатский храм Вознесения в Вяльцах стал какой-то местной Меккой. Коленопреклоненных перед ним становилось все больше. Настоятель Стрельбицкий расправил плечи, его проповеди становились все радикальнее. Он с утра до вечера призывал не давать пощады врагам и строить Свободную Украину. И разобраться наконец с гнуснейшими порождениями ехидны — поляками и евреями.

Националисты продолжали бесчинствовать. И их призывы к насилию, к сожалению, находили свой отклик в народе.

Поляков в наших краях было почти четверть населения. Взаимных претензий за века совместного сосуществования накопилось много, но как-то все решали раньше без особой крови. Раздували это пламя ненависти больше пришельцы из Львовской и Станиславской областей — те при виде поляка и еврея зверели.

Много взаимных обид накопилось и во время фашистской оккупации. Немцы обычно ставили поляков на должности управляющих, присматривающих за большими хозяйствами, образованными из колхозов. А поляк-начальник — это сам черт. Хуже никого не видел. Даже с немцами, при всей их жестокости, порой легче было. От них всегда понятно, что ждать. Они жили приказами и правилами. Польский начальник всегда тянул в свой карман все, до чего дотягивался, а жестокостью обладал не меньшей, но при этом отличался заносчивостью, взбалмошностью и каким-то дамским непостоянством. Поступки его диктовались не столько правилами, сколько сумасбродством, да еще знаменитым шляхтическим гонором. При этом он и свой народ не жалел, что говорить о чужих.

Подогревало ситуацию и то, что поляки нередко поддерживали партизан. А еще шалили отряды Армии Крайовы — военизированные структуры, подчинявшиеся польскому правительству в изгнании, то есть в Англии. В этой АК собрались те еще бандиты, которые всегда были под шумок готовы пограбить, а то и вырезать украинскую деревню.

Резня разгоралась постепенно. Сперва были отдельные эксцессы, вроде того, в селе Нова Воля. И все не верилось, что это войдет в систему. Думал, ну, зайдут националисты к полякам, постреляют, пошумят, выяснят отношения и разойдутся, может, прихлопнут ненароком кого-то. Но такое!!!

Летом сорок третьего года центральный провод ОУН принял постановление о радикальном решении в Полесье польского вопроса. И полякам был выдвинут ультиматум — за двое суток свалить с этих краев куда угодно, потом будут приняты меры.

Простые поляки уже поняли, что здесь их не ждет ничего хорошего, и собирали пожитки. Но тут появились эмиссары польского правительства в изгнании:

— Всем оставаться на местах! Иначе потеряем свои земли!

Чтобы предотвратить резню, к бандеровцам прибыл с визитом представитель польского правительства. Тут, надо сказать, бандеровцы немножко погорячились и слегка нарушили дипломатические процедуры — привязали посла живьем к лошадям и разорвали на части.

После чего резня пошла массовая. И во многих местах по жестокости была даже похлеще, чем виденная мной расправа в Новой Воле.

Немцы на резню особенно не реагировали. Наверное, даже радовались — это же счастье, когда славяне славян режут. Меньше останется бузотеров. Тем более польские села считались пособниками партизан. Немцы сами мараться не хотели. А националисты замараться были не против — по самую макушку. Да еще с удовольствием похрюкивать, выплевывая человечью кровь.

Когда резня достигла пика, немцы стали лениво шевелиться. Вывезли часть поляков в города или переселили. Часть взяли служить в полицаи. Потом эти полицаи к нам перебегали и воевали, надо отметить, отчаянно, вымещая все обиды.

Где могли, мы поляков спасали. Но сил достаточных на это не было. Да и задачи стояли совершенно другие, за которые спрашивали с Большой земли.

А между тем «Республика» Сотника продолжала свое существование. Крепилась обороноспособность. Была организована школа танкистов — и как такое в голову взбрело?! Где танки, а где эта «Республика».

Жизнь и быт налаживались. В Вяльцах запустили электростанцию, центр города освещать начали. Открылся небольшой драмтеатр, а также кинотеатр «Запорожская сечь». Его хозяева где-то разжились двумя немецкими кинолентами, которые крутили каждый вечер, и при этом зал был постоянно полон.

В общем, жизнь была похожа на настоящую. Но настоящей не была — так, скорлупка в океане событий, шатающих земную ось.

В польской резне Сотник принимать участие отказался категорически, пригрозив страшными карами своим подчиненным, если те вдруг по глупости своей решат резать мирное население. Хотя и на антипольские проповеди Стрельбицкого не реагировал — ну, трепется в своем храме, так и пускай. В «Республике» приютили несколько беглых польских семей, мол, присягайте нам на верность, и будет вам безопасность со счастьем в комплекте.

Немцы упорно продолжали не замечать эти фокусы. Все это выглядело удивительно. И было понятно, что идиллия не продлится долго.

На что рассчитывал сам Сотник, демонстративно наплевав и на немцев, и на бандеровцев, — непонятно. Отказала ему его хваленая осторожность. Победили лихое отчаянье и беспредельное самомнение. А это недостатки при нашем роде деятельности смертельно опасные. Так что он был приговорен в любом случае. Вопрос лишь, сколько продержится.

Однажды вызвал меня командир и спросил:

— Слышал новости о Сотнике?

— Нет, — покачал я головой.

— Подстрелили его. Насмерть.

Ну вот и доигрался,