посудный шкаф или в буфет за стекло. Я едва не заплакал.

– Как ты думаешь?

Я не знал. Так или иначе, я сказал, что рад за нее. В самом деле. Рад, что ей удалось организовать такое милое прощание и что она получила такой щедрый подарок. Эта женщина прожила сорок лет с моим отцом. Он превратил ее в незаметное суетливое существо. Трудно жить в тени легендарного героя. Трудно не стать серой мышкой. Трудно шагать в ногу с ним под трубные звуки Истории.

Я оплатил ее счет. Примерно столько же стоило бы заказать приятелям рюмочку в баре.

– С ума сошел! – воскликнула мама, но все-таки позволила мне заплатить. Я немножко прошелся с ней вместе, пока не улегся смертоубийственный порыв.

– Как себя чувствует папа?

Она пожала плечами.

– Папа? Да ничего. Нормально.

– Не слишком волнуется из-за суда?

Мама взглянула на светофор.

– Зеленый.

– Он ничего тебе не рассказывает?

– Ты же знаешь отца. Ему это все давно известно.

– Но хоть чуть-чуть он должен волноваться?

Мама остановилась посреди тротуара.

– Ну, вчера он первый раз вспомнил о своей военной травме.

Я взял у нее сумку с тяжеленной салатницей.

– О какой травме?

– Ты же знаешь, во время войны он долго лежал в госпитале.

Ага. Недавно узнал.

– И почему он вдруг заговорил об этом?

– Потому что ему сейчас трудно дышать, и он думает, что это последствия той травмы.

Ее автобус должен был скоро подойти. И тогда мы расстанемся.

– Последствия чего, мама?

Она посмотрела на меня как на несмысленыша.

– Как чего – немецких газов, конечно.

Автобус приближался. Мама рассказала, что в 1940-м отец, служивший во французской армии, попал под газовую атаку немцев, защищая свой окоп. И ему до сих пор бывает трудно дышать.

– Свой окоп?

– Ну да. Французы сидели в окопах.

Потом она вошла в автобус, села на свое любимое место и положила салатницу на колени. Ни слова, ни взгляда – точно так же уходили только что ее сослуживцы.

Окопы. Отважный бородач в небесно-голубом мундире. Жертва газовой атаки в солдатских обмотках.

Дознавателям во время чистки впарить эту байку отец все же не осмелился!

15

Я запутался в твоих россказнях так же, как полицейские, жандармы и следователи. Вот их карандашные вопросительные знаки на полях дела. Ты прошел войну под разными знаменами, оставшись целым и невредимым. Засыпал каждый вечер с приставленным к виску пистолетом. И просыпался каждое утро как новенький. Черт знает что! Одни люди словно только для того и рождаются, чтобы их похоронили, другие, как ты, считают себя бессмертными.

Итак, в марте 1943-го, показав себя негодным работником в Германии, ты явился в Организацию Тодта на Елисейских Полях, 33, чтобы тебе, добровольцу, подыскали другое применение. Но кто ты? Не инженер, не архитектор, делать ничего не умеешь, и немецкая администрация направляет тебя во французское отделение National Sozialistisches Kraftfahr Korps[24], полувоенной организации, призванной поставлять моторизованные отряды нацистской партии. NSKK нуждалось в неквалифицированной рабочей силе. И вот тебя послали в Бельгию, в Граммон, вместе с семью другими молодыми французами, прельстившимися жалованьем в 3040 франков в месяц. Комиссару Арбонье ты прямо сказал: «Я надел новую форму и был прикомандирован к 5-й роте NSKK. Я должен был чинить дороги и выполнять прочие тяжелые работы». Отныне ты носил железную каску с серебряным орлом и свастикой. Язык оккупантов с начала войны ты успел выучить. Никакого больше намека на триколор ни в амуниции, ни в поведении. Ты был теперь в самой утробе врага.

Французские полицейские записали эти твои показания. Вопросов задали немного.

Комиссар: «Если предположить, что вы говорите правду, то почему, очутившись во Франции, вы не ушли в маки, хотя неоднократно изъявляли такое желание, ведь это было так легко?»

Ты: «Я признаю, что в то время был совершенно свободен, но ничего не сделал, чтобы уклониться от приказов, полученных от немцев, потому что мне это просто не пришло в голову».

Комиссар: «Вы предпочли подписать контракт с NSKK. Почему?»

Ты: «Я записался туда с намерением саботировать, что удастся».

Саботировать? Надо было придумать что-нибудь посильнее. Я закрыл глаза. Представил себе, как ты скорчился на стуле и ищешь, чем бы пронять полицейских. Вижу их насупленные брови и твою мальчишескую физиономию. Было ли в комнате окно, куда можно уставиться? У меня в детской ты выуживал истории о твоих военных геройствах из этого небесного квадратика. Рассказывал, не глядя на меня, или бросал взгляд в самом конце, чтобы насладиться восторгом, написанным у меня на лице. Как-то вечером, в грозу, когда над Лионом полыхали молнии и гремел гром, ты вспомнил про взрывы гранат. В дождливые дни говорил, как тяжела промокшая шинель. Когда на небе сияли звезды, шептал о ночном бивуаке накануне боя. Удалось ли тебе, думал я, и там, в лилльском комиссариате, призвать хоть одно облачко себе на помощь.

«Однажды в расположение нашей части привезли двух пленных американских парашютистов и заперли в бараке. В ночь с 3 на 4 июня 1943 года я был в карауле вместе с неким Перейрой Роже. Около полуночи я подговорил Перейру и выпустил парашютистов. И только в половине шестого дежурный офицер обнаружил побег».

Инспектор Бав наверняка поднял голову и уставился на тебя. Потом с сомнением посмотрел на комиссара Арбонье. Теперь этот юный предатель утверждал, будто спас двух союзников.

Я налил себе пива и подошел к открытому окну. Небо застилали тяжелые дождевые тучи. Должно быть, полицейские попросили тебя повторить. Что-что? Ты, обвиняемый в измене, и некий Роже Перейра, двое французов в нацистской форме NSKK, освободили двух американцев, сбитых над Фламандией, «открыв дверь барака ключом, который висел снаружи».

Наверно, комиссар улыбнулся и воскликнул:

– Вот это да! Потрясающе!

И что же дальше? Какие последствия имел этот побег? Немецкая полиция провела расследование? Подозреваемых допросили с пристрастием, чтобы разоблачить перебежчика, позволившего улизнуть двум врагам? Нет, ничего подобного.

«Поскольку виновных не нашли, весь караульный взвод посадили под арест на трое суток». Трое суток? Да это подарок! Мало того: «Тогда же мне дали отпуск на неделю, чтобы повидаться с больным отцом». И вот ты, молодой француз в немецкой форме, снова свободен и ни в чем не виноват.

* * *

Полицейские записали и этот новый фортель, не задав никаких вопросов. А ты, чтобы заморочить им голову, продолжал смешивать правду и ложь. Прямо сейчас, сидя в комиссариате, выдумывал