нахлынувших эмоций. Я буквально растворяюсь в нашем поцелуе, отдаваясь ему полностью. Цепляюсь за плечи Полянского, льну к нему, упиваюсь касаниями его рук, которые гладят и сжимают меня. Выгибаюсь, подставляя ему свою шею, когда губы Богдана, касаются нежной кожи. Мне кажется, он теряет контроль, словно долго себя сдерживал и наконец дорвался.

Я не сразу замечаю, что атмосфера в кабинете меняется. Веет холодом, и губы Богдана, которые только что меня ласкали, замирают, прекращая оставлять на коже обжигающие поцелуи.

– Кхм, – раздается со стороны двери деликатное покашливание. – Мне зайти позже, Богдан?

Я распахиваю глаза, стремительно поворачивая голову на звук.

17 Глава

Илона Шпак скрещивает руки на груди и вопросительно приподнимает брови, смотря прямо на нас с Богданом. Его руки всё ещё на моей талии, мои – на его напряженных плечах. Мои щёки начинают пылать, потому что женщина не выглядит смущённой или раздосадованной. На её лице не дрогнул ни один мускул, а глаза остаются стеклянными, слегка мерцая в полумраке.

– Выйди за дверь, – приказывает ей Полянский таким тоном, от которого у меня волоски на руках встают дыбом.

Он больше не со мной. Не принадлежит мне. Тот краткий миг сказки, счастья, радости лопнул, словно мыльный пузырь.

Богдан отворачивает от меня голову, его руки тоже отпускают меня. Я чувствую пустоту и боль, они затапливают меня постепенно, стирая остатки того хорошего, что только что было, между нами. Стирают вообще всё хорошее, что сделал для меня Богдан.

– У нас забронирован ресторан на семь часов. Сейчас… – невеста Полянского смотрит на часы на своём запястье и возвращает колкий взгляд к нам. – Тебе хватит двадцати минут? Уладить… это.

Она договаривает и замолкает, плотно сжав тонкие накрашенные губы, её холодные глаза перемещаются на меня. Губы кривятся, словно она смотрит на что-то отвратительное, но когда вновь переводит взгляд на Полянского, улыбается. Как актриса в хорошем кино. Я почти верю в её напускное безразличие, почти…

– Я сказал тебе уйти, – гремит Богдан и начинает двигаться.

Мои руки безвольно опадают вдоль тела, когда он оставляет меня одну, выпроваживая за дверь Илону.

– Неловко вышло. Хорошего вечера, – произносит Шпак, насмешливо взмахнув мне на прощание рукой. Переложив ярко-красную сумку в другую, она удаляется.

Слава богу, в приемной за её спиной пусто. Помощница Полянского, видимо, куда-то опять ушла. Я смотрю вслед Илоне до тех пор, пока Богдан с грохотом не закрывает дверь.

Этот звук возвращает в реальность. Я беременна. Он мой босс. Он скоро женится. Я с ним целовалась.

Боже…

Я поправляю на себе мятую одежду, приглаживая растрепавшиеся волосы, потом касаюсь пылающих губ. Закрываю глаза, набираясь смелости, и, широко распахнув их, смотрю на Богдана.

– Извини, – произносит он. – Это моя…

– Я знаю, кто она, – обрываю его на полуслове.

Не желаю слышать, кем она ему приходится. Я знаю, что у него есть другая женщина. Знаю! Всегда знала! Кроме нашей первой встречи…

Но так больно мне не было, даже когда я узнала об измене Глеба.

Ещё несколько минут назад мы оба радовались ребёнку. Нашему ребёнку, который в этот самый момент растёт и развивается внутри меня. Я думала, это что-то да значит. Хоть что-то.

А он говорит “моя”.

Богдан делает шаг в мою сторону, но я вскидываю руку.

Не хочу, чтобы касался, не хочу, чтобы подходил.

– В моей жизни всё непросто, Олеся, – тихо и словно оправдываясь, произносит Богдан. – Ты не захочешь быть частью этого. Не на тех условиях, что я могу тебе предложить в данный момент.

Он был рад ребёнку! Рад!

Я громко смеюсь, совсем без веселья. Мой смех похож на истерику, которая может в любой момент превратиться в неконтролируемые рыдания.

– А в моей всё так просто, Богдан! Было всё просто! Пока не встретила тебя! – срываюсь и кричу.

Обида бейсбольной битой бьёт по моим нервам. Использовал. Трахнул. Исчез. Взял на работу. Был добр. Рад беременности. Дал мне надежду!

Он мне ничего не обещал. Но эту мысль я отбиваю в сознании, как только она появляется.

Он старше меня на тринадцать лет. У него за плечами огромный опыт… он должен был понимать, что делает. Он должен взять на себя ответственность.

– Не кричи, пожалуйста, – мягко произносит Богдан и пытается опять сделать ко мне шаг.

Я сжимаюсь, умирая на месте.

– Не подходи ко мне. Ты на ней женишься?

– Да.

И опять этот быстрый как стрела ответ. Он даже не задумался. Всё решено. Давно? Навсегда?

– Я не понимаю. Зачем? Ты… она… вы… Мне показалось, что ты рад… только что ты был рад! Ты целовал меня! Сам! Я бы сама никогда… первая… Зачем?

– Я хотел этого, – просто говорит Богдан, выворачивая этими словами наизнанку всё моё нутро. В душе я истекаю кровью, кричу, плачу. – И я рад. Если этот ребёнок действительно мой – а мы это обязательно проверим – вы с ним ни в чём не будете нуждаться. У Даньки будет брат или сестра.

Его лицо бледное и осунувшееся. Он словно постарел за эти минуты на несколько лет. Только мне его не жаль. Мне жаль лишь себя. Что я оказалась втянута в его жизнь. Что влюбилась. Что посмела на что-то надеяться. Я вдруг жалею о ребенке внутри… жалею, что он есть, что он родится, что он свяжет нас навсегда. Если он родится…

– Проверим? – спрашиваю сипло и опять смеюсь. – Зачем что-то проверять? Срок ещё позволяет беспрепятственно избавиться от ребёнка! Да, понадобится врачебное вмешательство, но такое возможно. Я читала…

– Твою мать, Леся! – кричит Полянский и оказывается рядом, встряхивая меня за плечи, как несколькими минутами ранее, только теперь я не уверена, что мы будем целоваться. Нет, не так – уверена, что не будем. – Не говори такие вещи. Успокойся сейчас. Просто, бл, успокойся! И мы найдем решение.

– Не трогай меня, – повторяю через плотно сжатые зубы. – Решение? Ты хочешь оставить меня про запас? Чтобы, если с ней, – я взмахиваю рукой в сторону двери, – ничего не получится, всегда был запасной вариант? А ребёнок тебе зачем? Или я должна буду отдать его вам? Побыть контейнером?

– Успокойся, ты несёшь чушь. И не можешь адекватно мыслить.

– А я, может быть, и не хочу этого делать?! Всё! Достало!

Я стряхиваю с себя руки Богдана, гневно смотря в его лицо. Он зол и напряжён. В его глазах пляшут предостережение и угроза. Они транслируют мне, что если я выйду сейчас из кабинета и мы остановимся на этом, всё будет