возникала в алхимии. Если считать знанием только точное знание, то генезис этого знания явит нам картину его рождения из незнания; незнание породило знание. <…> Мы можем дать систему познавательных ценностей в терминах религиозного символизма: нетрудно видеть в итоге нашей работы все виды гностицизма и все виды схоластики: этим гностицизмом окрашен александрийский период греческой культуры; и этой схоластикой полны Средние века. Мы можем далее систематизировать познавательные ценности в образах теургического творчества, и вот перед нами – различного рода магии, каббалистика, алхимия, астрология. Мы можем, наконец, дать систему познавательных ценностей, исходя из самого понятия о ценности: нетрудно видеть, что такая система и будет системой символизма»320. Вполне очевидно, что Белый имеет здесь в виду вовсе не ту «каббалу», о которой столь восторженно писала Блаватская, о которой Штайнер говорил, что она полностью согласуется с его «духовной наукой». Рассуждая в «Арабесках» (1911) о происхождении и существе поэзии, Белый отмечает:

Песня рождает поэзию; ритм формирует поэтический метр; сложность метра порождает поэтическую прозу, т. е. стиль; стиль преображает слово, формы преображения слова – средства изобразительности: так слог образуется из стиля. Такова поэзия со стороны слова; со стороны содержания – она видение бога; первоначально в основе поэтического мифа лежит явление бога вакханту, жрецу, магу, а продолжение образа в воображении, т. е. в ритме, изменяет галлюцинацию… <…> И в результате система образов – или миф: так возникает религия; законы распадения образов – законы чисел: из мифа берет начало каббалистика, математика и небесная механика. Здесь корень пифагорейства. <…> Изгоняя содержание из религии, приходим к символической бессмыслице, т. е. к схоластике321.

Достаточно странную ситуацию наблюдаем мы в «Истории становления самосознающей души» – главном, итоговом теоретическом сочинении Белого, над которым он работал в 1926–1931 годах. Белый обсуждает в нем историю самых различных традиций и школ, в том числе эзотерических, у разных народов, в разные эпохи, в разных модусах, – в том числе арабские, индийские, ближневосточные322. Фактически он предлагает здесь развернутый рассказ об истории философии, мифологии и религии. Однако среди десятков школ, сект, направлений и толков мы не обнаружим… каббалы. Она здесь становится настоящей «фигурой умолчания», как отдельное направление в истории (эзотерической) мысли она не упоминается ни разу. При этом в начальном разделе «Христианство как свёрт истории», что вполне понятно, Белый много рассказывает об «иудействе» и «еврействе» (у него это синонимы), связывая их лишь с идеей законничества, юридического, судебного взгляда на действительность, и таким же отношением к вопросам религии, этики и т. д., а также обращая внимание на еврейскую апокалиптику и мессианизм323 (в контексте истолкования Евангелий). Мессианизм как выражение личного начала («Еврейский мессианизм конкретизируется в многообразии чаяний, связанных с Мессией, как человеком, посланным Богом») противопоставляется им Талмуду с его якобы безличным законничеством324.

Белый уделяет внимание и мнениям о значительном влиянии «еврейства» на процесс формирования гностических учений, не уточняя при этом, какое именно «еврейство» он (и ученые, на труды которых он ссылается) имеет в виду325. (Возможно, ему была бы интересна полемика по этому вопросу, развернувшаяся во второй половине ХX века среди исследователей, предполагавших существование особого «еврейского гностицизма» и чуть ли не решающее влияние иудейского эзотеризма на формирование гностицизма как такового326.)

Так или иначе, узнавая о десятках разновидностей гностицизма, о разных школах арабской или индийской мысли, читатель нигде не найдет упоминаний об учении каббалы в иудаизме. Хотя само это слово изредка, как бы контрабандой, просачивается в книгу. Так, рассказывая об уже неоднократно упомянутом нами Раймунде Луллии (ок. 1235–1315), каталонском миссионере, поэте, философе, математике и алхимике, о его универсальной комбинаторике («ars lulliana»), «Машине мысли», Белый называет его… каббалистом: «Поэт, философ, каббалист…», «это – амальгама из мистики, каббалы и алхимии», «это – сплав мистики с каббалой», «Раймонда занимала мысль о материальной квинт-эссенции, которая у алхимиков того времени была чисто метафизической идеей, дедуцируемой из основных понятий Каббалы с ее представлениями о макрокосме, как Адаме Кадмоне», «Ars Magna, сочинение Раймонда, дает ее принцип в трех частях; первая – <…> в ней дедуцированы алфавит, фигуры его и основы Каббалы; Раймонд Луллий первый из европейских философов дает логику последней», «…метаморфоза веществ должна быть обретена в метаморфозе идей, которой принципы – в исчислениях, чисто каббалистических…»327; и т. д. Однако что такое каббала? Как она встроена в ансамбль разнообразных учений и верований, о которых столь подробно рассказывает нам автор? Из книги Белого читатель об этом ничего не узнает…

Объяснение этой странности может быть достаточно простым. Каббала была для Андрея Белого частью, эпизодом его теософской юности, его увлечения тайнознанием Востока. Хотя теософская терминология, соответствующие образы и попадаются на страницах этой книги, ничего подобного пересказам «Тайной Доктрины» в «Символизме» мы в «Истории становления самосознающей души» не найдем. Не найдем мы здесь и каббалы. Восток «хлынул в Европу подобно „астральному“ морю, – пишет Белый, – ворвавшемуся в мир сознанья из трещин и брешей души ощущающей; это был знак, что самосознающее „я“ стало действительно опускаться в астрал…»328. Где же здесь еврейская культура? Наследие евреев у него, как и у теософов, вновь оказывается как бы в подвешенном, промежуточном положении. Евреи не попадают в число великих цивилизаций древности (Египет, Персия, Греция), они не относятся ни к «Западу» (поскольку не принадлежат к христианской цивилизации), ни к «Востоку»… «…смутнейшие классификации Е. П. Блаватской, – пишет Белый, – пускай и глубокие, ею почерпнутые из толкованья Ведант теософами-адваитистами Индии, в штейнеровской транскрипции приобретают впервые методологическую отчетливость; <…> антропософская выварка теософии <…> впервые ложится в сознание наше культурою собственно»329. Несмотря на то что, как мы видели, Штайнер и его ближайшие ученики всерьез пытались использовать идеи и тексты каббалы (прежде всего – каббалы Зоѓара) в антропософском учении, воспринятая Белым штайнеровская «выварка теософии» никакой каббалы в себе не содержала. Евреи и их эзотерическое учение, столь значимые в оккультизме, у Белого, да и вообще в мировоззрении мистически настроенных русских символистов, практически выносятся за скобки… Элементы каббалы у них сохраняются лишь благодаря их приписыванию другим культурам, как бы «незаконно» проникая в их тексты.

Глава 3

«Адам был миром, мир же был Адам»

Максимилиан Волошин и каббала330

3.1. Волошин и «тайные науки»

По характерным особенностям своей личности Максимилиан Александрович Волошин во многом отличался от Андрея Белого, по некоторым линиям судьбы был с ним сходен,