Если опасные привычки Кольки — правда, то это многое объясняет в его нездоровой зацикленности на моем преследовании. В помутненном состоянии и не такое случается.

— Какой кошмар… — в ужасе бормочу я. — Надо предупредить Сергея Евгеньевича, пока Коля что-нибудь не натворил. Не знаю, как обычно, но сегодня он точно не в себе!..

Моё эмоциональное предложение Морозов прокомментировать не успевает. К нам внезапно подъезжает сам взволнованный Сергей Евгеньевич и озабоченно спрашивает:

— Кто-нибудь из вас Николая не видел? Минут десять его уже высматриваю, нигде нет. И фрирайдеры эти чёртовы тоже куда-то исчезли…

— Думаете, он присоединился к ним? — понимающе предполагает Морозов.

— Да почти уверен! Просто надеялся, что ошибся… Если он действительно отправился с ними, то ничего уже нельзя сделать. Сам я на внетрассовые склоны не полезу, а спасатели без веского повода туда не сунутся. Вот сучонок! Вернётся, придётся поговорить с ним по-мужски.

— А в каком месте они могли покинуть ограждение? — Морозов поднимает голову, вглядываясь в заснеженные очертания гор. — Может, ещё не поздно перехватить?

Сергей Евгеньевич устало-разочаровано взмахивает рукой, демонстрируя смирение перед сложившимися обстоятельствами.

— Бесполезно! Маршрут у этих молокососов каждый год один и тот же. Уходит за пределы официальной трассы чуть повыше этого места, где мы сейчас стоим, и пролегает на соседний склон… видите, вон тот утёс, который нависает над нашим поворотом к спуску?

— Вижу.

Я одновременно со всеми всматриваюсь в указанном направлении. Утёс, о котором идёт речь, находится намного выше нашей трассы. И снежная масса, покрывающая его безупречно белыми пластами, кажется девственно нетронутой.

— Каждый год у них одно и то же, — мрачно повторяет Сергей Евгеньевич. — Самые тупые фрирайдеры из нашей золотой молодёжи нацеливаются забраться повыше с противоположной стороны этого утёса и погонять по его склону. Хорошо хоть, по-настоящему высоко подняться мало кому удаётся. Места там опасные. Надеюсь, и в этот раз вернутся несолоно хлебавши… — он снова внимательно оглядывает окрестности и хмуриться. — Ладно, спущусь вниз и гляну ещё раз. Может, Ник всё-таки там.

Когда он уезжает, мы с Морозовым некоторое время молча смотрим друг на друга.

— Что-то мне кататься уже расхотелось совсем, — вздыхаю я, изнывая от беспокойства. — И настроение пропало…

Морозов поправляет мою горнолыжную маску и спокойно говорит:

— Тогда мы вернёмся в городок и займёмся там твоим настроением… — он многозначительно улыбается, смущая меня пристальным взглядом, — … вплотную.

— А что мы там будем делать?

— Это сюрприз, — загадочно отвечают он. — А пока наслаждайся предвкушением.

Вместе мы потихоньку съезжаем вниз по трассе, постоянно переглядываясь. На сердце легко и тепло от неизменной заботы, которую проявляет ко мне Морозов. Он контролирует процесс спуска и помогает справиться с любым затруднением, если лыжи у меня начинают под ногами вдруг капризничать. И волнение от обещанного сюрприза на какое-то время вытесняет беспокойство из моих мыслей…

Но когда мы достигаем наконец того самого поворота, над которым устремляется в небо головокружительно белоснежная шапка утёса, случается непредвиденное.

Непонятный протяжный звук, похожий на трескающийся лёд.

Он не то чтобы громкий, нет. Скорее фоновый и летит как бы со всех сторон разом. Я недоумённо верчу головой в попытке определить источник этого звука и вдруг вижу, что Морозов резко вскидывает голову наверх.

— Что это? — испуганно спрашиваю я.

Он круто разворачивается и сжимает мою руку до боли.

— Это лавина!

Глава 26. Снежная лавина

Ледяной треск нарастает с каждой секундой. Теперь это уже не потрескивание, а грозный рокот, напоминающий о мощной поступи какого-то гигантского северного великана, сокрушающего шаг за шагом куски расколовшегося айсберга.

Пока я в ступоре таращусь на утёс со стремительно сползающим снежным покровом, Морозов начинает действовать. Глазом моргнуть не успеваю, как он сбрасывает с ног лыжи и повелительно указывают на мои.

— Снимай их. Живей!

Я послушно расстёгиваю крепление трясущимися руками и бормочу:

— Может, нам лучше скатиться вниз?

— Не успеем! Лавина идёт наперерез, попадём в самый эпицентр!

— Господи! — вырывается у меня беспомощный возглас.

Лыжи удаётся сбросить только со второй попытки, а в коленях поселяется неприятная дрожь панического ужаса. Резкий рывок за руку побуждает сорваться с места куда-то в сторону от трассы. Морозов тащит меня вперёд и выкрикивает на ходу:

— Слушай внимательно! Старайся держаться левее и если нас накроет, то греби и двигайся к поверхности изо всех сил… Нам надо успеть вон к тому выступу, это единственный шанс уберечься!

— Хоро…шо!.. — кричу я в ответ, задыхаясь на бегу и увязая в снегу по щиколотку.

Позади слышится нарастающий грохот. И от него на меня накатывает такой леденящий страх, какого я в жизни не испытывала. Где-то внизу звучат крики паники, но их быстро заглушает шум взбеленившейся снежной стихии.

Где-то на периферии сознания мелькает отчаянная недоумённая мысль: как так вышло, что на трассе горнолыжного курорта, которая должна быть защищена от лавины, случилось вдруг такое в первый же день открытия?! Но эта мысль резко исчезает под натиском других поверхностных мыслей, которые нашептывает инстинкт самосохранения.

Скорее, скорее, скорее! Беги, спасайся, уноси свои ноги… иначе тебе конец!

Спасительного выступа на краю горнолыжной трассы мы достигаем одновременно с лавиной. Чувствую, как Морозов совершает последний целеустремленный прыжок, волоча меня за собой на буксире… а затем снежная масса накрывает нас с головой.

И тогда я понимаю, что такое настоящий хаос.

Ледяное месиво крутит, вертит моё тело, словно в миксере. Нас с Морозовым сразу же растаскивает друг от друга в неизвестном направлении, и я захлёбываюсь его именем под натиском взбесившегося снега. Чувствую, как с каждой секундой сверху нарастает чудовищное давление, и понимаю — сейчас меня завалит.

Совет Морозова вспоминается как нельзя кстати.

Я работаю руками и ногами изо всех сил, барахтаюсь в этой снежной трясине, как бешеная. Но, увы, толку от своих усилий даже не ощущаю.

В какой-то момент дышать становится безумно тяжело, и возникает устрашающее впечатление собственной замурованности. Тем не менее движение не прекращается, а затем вдруг наступает дезориентирующая лёгкость. Вся тяжесть соскальзывает с тела вниз, а меня саму несёт куда-то вправо вместе с ливнем снежных хлопьев.

— А-а-а!.. — прорезается у меня задушенный инстинктивный вопль вместе с порывом ветра, упруго врезавшегося в лицо.

Падение прекращается внезапно. Горка сворачивает еще правее, и я со всего размаха проваливаюсь в нечто длинное, тёмное и узкое.

Сколько времени понадобилось, чтобы прийти в себя, я не знаю. Но когда способность соображать возвращается ко мне, вокруг царит абсолютная тишина. От неё звенит в ушах, а собственное дыхание кажется оглушительно громким.

Осторожно шевелю