— Только ты не гоношись, — примирительно посмотрел он на Николая. — Я к тебе по делу. Давно тоннель роешь?

Первое, что пришло в голову, — следует возмутиться! Но Николай тотчас понял, что это не прокатит. То, что скрылось от администрации колонии, не ушло от внимания арестантов. Оказывается, за каждым их шагом пристально наблюдали, возможно, что даже в эту самую минуту, кроме Фомы, за ними из барака смотрели еще две пары внимательных глаз. Он невольно обернулся, почувствовав, как от чьих-то заинтересованных взглядов между лопатками зачесалось.

— Не крути башкой, — хмуро предостерег Фома, — не привлекай к себе внимания, а то вон даже «вертухай» на вышке заинтересовался, на тебя поглядывает, — и, хмыкнув, добавил: — Даже про водяру и про девок на сеновале позабыл.

Действительно, «краснопогонник» заинтересованно смотрел на них, но через минуту, потеряв к ним интерес, отвернулся и шагнул в противоположную сторону.

— С чего ты это взял? — как можно спокойнее проговорил Николай, выдерживая пристальный взгляд. Спокойствие давалось трудно. Подводили руки, которые, будто ища поддержки, буквально плясали: то поднимались, то смиренно устраивались на коленях, а то вдруг соскальзывали вниз.

— А голосок-то у тебя чуток дрогнул… Тут ведь и гадать нечего, посмотри на «запретку», — показал Фома взглядом.

— И что?

— Вот я и спрашиваю, откуда на земляном валу взялась белая глина? — Николай угрюмо молчал. — А вот я могу тебе растолковать… На территории зоны ее нет, так что взяться ей как будто бы неоткуда. А появляется она аккурат на глубине полутора метров, вон у той вышки, на которой «вертухай» стоит. Толщина этой глины сантиметров тридцать будет, она линзой поднимается к поверхности и уходит параллельно склону вон к той залесенной сопке. Чего ты на меня так смотришь? Думаешь, откуда я все это знаю?

— И откуда же? — хрипло спросил Ни — колай.

— В первую мою чалку вон у той сопки прежний хозяин фундамент для свой хаты рыл, белая глина и поперла. Она здесь вообще редко бывает, все какая-то черная да красная, так что такие вещи запоминаются. — Ох, непростой человек, этот Фома! — А чего ты меня так глазами сверлишь? Смотреть надо, анализировать. А еще и умные книжки читать, что тоже способствует познанию. В следующий раз, когда белую глину будешь выносить, ты ее хоть как-то с землей перемешивай, что ли, не так в глаза будет бросаться, а то прямо пластами вываливаешь.

— К чему ты мне все это говоришь? — Николай уже понимал, что предстоящий побег висит на волоске.

Немного в сторонке на беседующих беспокойно посматривали Аркадий с Петром. Они ждали помощи в переноске тесаного бревна, вот только не смели обрывать долгий разговор.

— А сам ты не догадываешься?

— Я тебя не пойму, Фома, ты же не ссученный, закладывать нас не станешь. Да и башлять тебе за такое дело тоже как-то не по понятиям.

— Верно мыслишь, только у меня свой интерес, — серьезно произнес Фома, стряхнув пепел с сигареты в свежую стружку. — Рыть вам, я так думаю, еще недели четыре… А может, чуток поболее.

— Ты хочешь с нами? — предположил Николай. Облегчения он не почувствовал, иметь рядом такого «сотоварища» не хотелось, никогда не знаешь, чего от него можно ожидать. А уж спину подставлять под его глаза и вовсе не было желания.

— Не по понятиям это, — поморщился Фома. — Что тогда урки скажут, если я вдруг «побегушником» заделаюсь? Мне дали срок, и я должен париться от звонка до звонка.

— Хм… Мне вдруг чего-то подумалось, что я не с мужиком разговариваю, а с вором.

— А ты поменьше бы думал, вот тебе мой совет, — угрюмо отозвался Фома. — Тогда жизнь повеселее будет… Да и попродолжительнее.

— И что тебе тогда надо?

— У тебя связь на воле есть?

Взгляды встретились, не тот случай, чтобы лукавить.

— Имеется кое — что, — сдержанно признал Николай.

— Тогда лады, настаивать не буду, — с некоторым облегчением ответил Фома. — Об остальном не спрашиваю. Тут вот какое дело… Как ты думаешь выбираться с Камчатки, когда все оцепят? Рано или поздно вас все равно поймают. Людей здесь немного, каждый на виду. Сколько ты сможешь продержаться? Неделю? Месяц? Может, немногим больше, если забуришься куда-нибудь в глухую тайгу и будешь на одном подножном корме жить. Да и то, если тебя медведь не сожрет! Здесь таких немало.

— К чему ты клонишь?

— Что-то припекает нынче, — поднял голову к полуденному солнцу Фома. — Давно такого жаркого лета не помню. Сейчас бы на рыбалку куда-нибудь, в реке искупаться, — протянул он мечтательно. — Вот что я тебе скажу. Я помогу тебе отсюда выбраться, морем пойдешь! Только у меня к тебе одна просьба будет…

— Это какая же? — насторожился Николай, понимая, что разговор вступил в важную стадию.

— Не пугайся, ничего особенного. Никого не нужно будет резать, просто передашь посылочку одному хорошему человечку. Лады? Я у него в крепком долгу. — В голосе Фомы вдруг неожиданно прозвучала теплота.

— Договорились, — ответил Николай, постаравшись глубоко запрятать чувство облегчения. — Так в чем там дело? Рассказывай.

— Значит, тропа с зоны у тебя есть…

— Проложена.

— Это уже полдела. Обычно «побегушники» бегут в сторону тайги, на этом они все и палятся. Вы втроем уходите?

— Да, — кинул Николай, понимая, что уже нет смысла что — либо скрывать.

— Это даже лучше, вместе оно как-то веселее. Пойдете в сторону моря. Уверен, там никаких кордонов не будет, если только для острастки… Возможно, кого-то поставят в порту. И все! Ты ведь бывший мореман?

— Бывших мореманов не бывает, — заметил Прохоров. — Служил на флоте.

— Ладно, сейчас это неважно, главное другое — пойдешь к бухте Нерченской, там будет корабль, вот на нем и отправитесь.

— Без карты к бухте будет трудно пройти. Мало ли…

— У меня есть карта, я тебе покажу тропу. Она идет через скалы. А уже на берегу мою посылочку заберешь, — с затаенной улыбкой протянул Фома. — Встретимся сегодня вечером, часов в девять, и потолкуем, а то этот попка на вышке на нас нехорошо смотрит, как бы не настучал. А это в мои планы не входит.

Фома пришел ровно в девять вечера, как и обещал.

За ним наблюдалась еще одна особенность: белье он предпочитал тонкое, новое, удобное, какое не всегда встретишь даже в парижских магазинах. В отличие от остальных зэков, от которых разило горьким потом и едким табаком, он всегда благоухал тончайшим одеколоном. Видно, такая роскошь выходила для него в копеечку, но денег на удовольствия жалеть он не привык.

Сруб наполнился ароматом парфюма. Устроившись на табуретке, Фома посмотрел на доски, под которыми прятался лаз, и его губы слегка дрогнули в едкой усмешке. Расспрашивать не стал, просто положил на стол карту и сказал: