Когда подошло время обеда, я заняла свое обычное место за столом, между супницей и блюдом с вареным окороком. Когда вошли Элиза и Шарлотта, я выпрямила спину и разгладила салфетку. Мне уже давно не приходилось сидеть за столом со сравнительно незнакомым человеком. Я отметила, что Элиза переоделась в простое зеленое платье с короткими рукавами, но когда она заметила это, я быстро перевела взгляд на свиную подливу. Все молчали; Шарлотта уселась напротив меня, но Элиза осталась на дальнем конце стола.

– Вы ждете гостей? – жизнерадостно спросила она.

– Прошу прощения?

– Вся эта еда… она для нас?

– Да, для нас, – ответила я. – И я полагаю, нужно употребить ее, пока она теплая, так что лучше сесть поближе.

Я почувствовала, что краснею. Какое бесстыдство – предполагать, что я расточительно веду домашнее хозяйство! Это был скромный обед, ничем не похожий на ломившиеся от яств столы, которые я видела в окна напротив нашего дома. Пылая от раздражения, я разлила половником суп в три тарелки. Шарлотта смотрела в свою тарелку, и я заметила, что ее глаза покраснели. Темные глаза Элизы продолжали шарить по столу.

– Скажите, Элиза, чем ваш отец зарабатывает на жизнь? – спросила я.

Она посмотрела, как я выбираю ложку для супа из набора столовых приборов[13], и нашла свою ложку.

– Он шкипер на лихтере, мадам.

– Значит, работает на Темзе. В каком доке?

– В Лондонском пуле.

– А какие грузы?

– Все, что он может получить. Но в основном табак.

Я зачерпнула ложку укропного супа.

– Значит, поставки из Америки?

Элиза внимательно посмотрела на меня.

– Вы разбираетесь в торговле, мадам?

– Мой покойный муж был морским торговцем.

Она опустила глаза.

– А чем он торговал?

– Китовой костью. Он был оптовым торговцем.

Молчание было нарушено легким звоном столовых ложек о тарелочный фарфор.

– Когда он умер, если вы не возражаете против такого вопроса?

Я посмотрела на Шарлотту. Мы очень редко говорили о ее отце, и она не проявляла интереса к нему, поскольку не знала его.

– Он умер до рождения Шарлотты.

– Как? – Это слово прозвучало очень тихо, как вздох. Но ее темные глаза по другую сторону стола буравили меня с такой страстью, что я была растеряна. Я вытерла рот салфеткой.

– Извините, – сказала она. – Должно быть, это показалось вам грубостью.

– Вовсе нет, – ответила я, – это разумный вопрос. Просто никто уже давно не спрашивал меня о мистере Калларде. – Его имя прозвучало неловко в той комнате, где он сидел бесчисленное множество раз на том месте, которое сейчас занимала Шарлотта. Комната осталась такой же – те же светло-голубые стены, тот же ореховый стол – но каким-то образом необратимо изменилась.

Дело было субботним утром в апреле. За завтраком он закрыл глаза и спрятал лицо в ладонях. Я решила, что он слишком много выпил вчера вечером, налила ему еще кофе и намазала тост мармеладом. Зрелище было не таким уж непривычным, и я не беспокоилась, поэтому после еды я взяла газету и удалилась в свой кабинет. Помню, как я читала рекламу имбирного хлеба из пекарни в Корнхилле, когда услышала крик Агнес и ее призывы ко мне. Я подумала, что она испугалась мышей.

Дэниэл лежал, скорчившись, наполовину на полу, наполовину на стуле, обхватив голову руками и крича от боли. Я подняла его и с огромным усилием донесла до лестничной площадки, где его стошнило. Когда мы дотащили его до следующей площадки, он был весь мокрый от пота, и мы расстегнули его камзол и рубашку, но это не помогло. Перед входом в нашу спальню его глаза закатились, а руки и ноги беззвучно подергивались и дрожали. Когда мы взгромоздили его на кровать, было ясно, что он скоро умрет. Не помню, сколько прошло времени, но день обратился в ночь, и мои колени онемели от коленопреклоненной позы у его ложа. Доктор Мид в то время обучался за рубежом, поэтому приехал другой врач, с которым мы были незнакомы и который не отнесся к его положению с такой же заботой, как наш добрый друг. Он спросил, не страдал ли Дэниэл от головных болей. Я вспомнила, как три или четыре раза в прошлом году он так страдал от мигрени, что весь день лежал в постели, но обычно к вечеру он поправлялся, садился в постели и ел с подноса. Наверное, уже тогда у меня появилось скрытое беспокойство, но я не давала ему выхода, затворяла дверь перед своими опасениями и уходила читать газеты, внушая себе, что все дело в выпивке. Я просто не могла представить себе очередную потерю и глубоко заблуждалась, когда думала, что, взяв себе молодого мужа, избавлюсь от этой угрозы на долгие десятилетия. Мне следовало бы помнить о том, что смерть, как и жизнь, тянется к юности и красоте.

– Врач сказал, что с ним случился паралич мозга, – обратилась я к Элизе. – Утром, за завтраком он пожаловался на головную боль, а вечером умер.

Они с Шарлоттой серьезно и внимательно глядели на меня. Я взяла ложку и продолжала есть, но смерть проникла в комнату и теперь задержалась там, как сигарный дым. Ее присутствие ощущалось в нашем доме еще долго после ухода Дэниэла, и иногда я по ночам приходила к Шарлотте убедиться в том, что она все еще дышит. Дважды в час, когда она была совсем малышкой, а ее кормилица похрапывала в углу. Я пыталась уловить движение воздуха из крошечного носа и прикасалась к шелковистой коже, проверяя ее температуру. Она не сознавала моего присутствия, а ее мирный сон успокаивал меня и вселял надежду, что все будет хорошо. Потом Шарлотта начала переворачиваться с боку на бок, ползать, вставать и, наконец, ходить. Появились лестницы, с которых можно упасть, огонь, которым можно обжечься, и мелкие предметы, которые она могла проглотить: кусочки угля, наперстки, свечные огарки. Я держала такие вещи взаперти или ставила их повыше, куда она не могла дотянуться своими пухлыми, липкими пальчиками. Если бы мне было нужно подкладывать подушки в любое место и скруглять любые углы, то я бы сделала и это.

– Скажи, Элиза, твои подопечные из предыдущей семьи часто болели? – спросила я.

– Нет, – ответила она. – Это были крепкие, здоровые мальчики. Конечно, иногда они кашляли и хлюпали носом, но у них не было оспы или чего-то в этом роде.

Крепкие. Могла ли Шарлотта выглядеть крепкой с ее бумажно-белой кожей и хрупким телосложением? Она не отличалась хорошим аппетитом, и у нее не было ни румяных щечек, ни пухлых ножек, как у детей, которых я видела на улице.

– Ты часто гуляла с ними?

– Они постоянно рвались на улицу. А когда оказывались там, было очень трудно загнать их домой.

– И они не заболевали?