Толпа просочилась мимо дерева, на котором я сидела, и расположилась чуть дальше, на широкой поляне. Парни, что тащили технику, извлекли из недр своей поклажи маленький стул, потоптались, пытаясь поустойчивее установить его на влажной почве, и наконец один из них махнул рукой человеку в замшевом пиджаке – готово, мол. Тот, поглядывая вокруг все тем же мрачноватым взглядом, уселся на стул, упёрся локтем в острую коленку и принялся вполголоса давать указания.

Все разом засуетились, растаскивая технику, стали переговариваться, занимать позиции. Наконец я заметила камеру и тут поняла, что люди, которых я увидела, приехали сюда что-то снимать. «Может быть, это журналисты? – подумала я. – Делают какой-нибудь репортаж?» Судя по тому, что говорили они по-английски, сюжет должен был пойти на каком-то заграничном канале.

Я притаилась на ветке, не давая знать о своём присутствии, и, невидимая никем, стала наблюдать за тем, что происходило внизу.

По краям полянки установили высокие осветительные приборы. Где-то за стволами сухо застрекотал щиток, зажглись лампы, и над полянкой возник необычный свет. Рабочие закручивали лампы, направляя лившийся из них свет в разные стороны, и от этого неуловимо менялась атмосфера. Над прогалиной то вспыхивал яркий солнечный день, то сгущались таинственные сумерки. Иногда воздух начинал отливать темно-багровым, словно над лесом нависла предгрозовая туча.

Мужчина в пиджаке – я догадалась, что это главный – уставился в какой-то электронный прибор типа планшета, нахмурил брови, отдал несколько указаний и звонко хлопнул в ладоши, скомандовав что-то в поднесённый ему заботливыми ассистентами рупор.

Все тут же затихли, толстяк поднялся на движущуюся конструкцию рядом с установленной на штативе камерой, взялся за неё обеими руками и стал с сосредоточенным видом смотреть в глазок.

Я невольно поразилась тому, как мгновенно изменился этот тип в замшевом пиджаке. Лицо его выглядело всё таким же хмурым, но в глазах его вдруг вспыхнул огонь, он весь подобрался, словно готовящийся к прыжку гепард. Мужчина пристально вглядывался в планшет, кусал губы и изредка подавал знаки рукой. Через несколько минут он снова что-то рявкнул в рупор. Все тут же зашумели, толстяк оторвался от камеры, слез на землю и принялся что-то настойчиво объяснять небритому, в пиджаке, глаза которого сразу же как по мановению волшебной палочки погасли.

Объявили перерыв. К главному немедленно прицепилась женщина с короткой стрижкой, ухватила его под руку и повлекла куда-то за деревья, не уставая при этом что-то ему втолковывать. Тот рассеянно слушал её с таким выражением лица, словно только и мечтал, чтобы все оставили его в покое. Толстяк же вернулся к камере и принялся возиться с ней, вертя в разные стороны, как будто искал наиболее удачный вид.

Я решила, что если хочу удрать отсюда незамеченной, пока у этих странных заграничных телевизионщиков перерыв, самое время сделать это сейчас.

Я начала потихоньку слезать с дерева, всеми силами стараясь, чтобы подо мной не заскрипел сучок, не обломилась ветка. Но по какой-то нелепой случайности именно в тот момент, когда я добралась до самого низа и попыталась упереться подошвами ботинок в ствол, толстый оператор наставил камеру прямо на старый дуб, и я попала ему в кадр. Я поначалу не поняла этого, просто продолжила спускаться, и лишь оказавшись на земле, поспешно отряхнув ладони, увидела, что глазок камеры направлен прямо на меня. Я опешила от неожиданности, замерла на мгновение, а потом готова уже была броситься бежать, когда толстяк пробормотал себе под нос:

– Done! – А затем оторвался от камеры и крикнул мне: – Эй! Привет!

Я ужасно удивилась, обнаружив, что по-русски он говорит без акцента. И от изумления даже задержалась на месте под его изучающим взглядом.

– Ты местная? – спросил он.

Я не знала, как отвечать на этот вопрос. Местной я себя не чувствовала. Но по его меркам – по меркам человека, приехавшего из другой страны, – я, конечно же, считалась местной.

– Да, наверное, – пробормотала я, не желая вдаваться в подробности.

– Ну слава богу, ты разговариваешь, – рассмеялся он. – А то я было подумал, не наткнулись ли мы ненароком на Маугли.

Я неопределенно дёрнула плечами, не понимая, что нужно от меня этому толстому журналисту.

– Я тоже местный, – широко улыбаясь, заявил незнакомец и направился ко мне. – Жил здесь когда-то в детстве. Потом семья в Америку уехала – в конце восьмидесятых, и меня увезли. Двадцать лет здесь не был, – продолжал дружелюбно болтать он. – Хорошо тут, конечно, природа… – Он огляделся по сторонам, состроив самое благостное выражение лица.

Я все молчала, дожидаясь, когда он сделает паузу в своем монологе и я смогу наконец попрощаться и уйти.

– А ты хорошо вписалась в кадр, – вдруг добавил он. – Такая природная грация. Дикарка… И лицо у тебя интересное, очень киношное. Honeymoon…

Тут я, кажется, фыркнула. И слова этого болтливого телевизионщика, приехавшего из самой Америки, показались мне неумной издёвкой.

– Слууушай, – вдруг раздумчиво протянул он. Потом оглянулся по сторонам, убедился, что остальные его коллеги куда-то разбрелись, и шепнул заговорщически: – А можно, я ещё пару кадров с тобой сделаю? Пока эти все прохлаждаются.

– Зачем? – не поняла я. – Для репортажа?

– Какого репортажа? – не понял он. – Да нет, я так, чисто на пробу. Ты понимаешь, вон тот хрен в очках – Джаред Вазовски.

Он посмотрел на меня так, словно я, услышав это имя, должна была как минимум хлопнуться в обморок.

– Да ты что, не слышала о нём? – изумился он. И тут же понимающе закивал: – Ну да, конечно, о чём я. Глубинка… В общем, можешь поверить мне на слово, Джаред – сейчас самый известный в Америке артхаусный режиссёр. Талантливый, как чёрт, но и капризный – сдохнуть просто.

Только тут до меня наконец дошло, что эти люди не журналисты. Это была съемочная группа, приехавшая в наш край снимать художественный фильм.

– Сейчас у него типа творческий кризис, – продолжал рассказывать дядька. – Он нам уже все нервы вымотал – всё ему не так, всё не годится. Сюда вон привёз – снимать настоящую северную природу. Я, знаешь, как-то наплёл ему про свой родной край. А он так загорелся – едем снимать туда. Ну, мы с ним в тот раз выпили, конечно, я думал, это он не всерьёз, наутро забудет. Но ему прямо как вожжа под хвост попала – нет, едем на Дальний Восток. Будто природа в Канаде хуже…

Он осёкся, сообразив, что слишком разболтался и рассказывает мне лишнее.

– В общем, мы тут все бьёмся, чтобы вытянуть его из этого кризиса. А я, как главный оператор, больше всех. И мне почему-то кажется, что пара кадров с тобой его впечатлит. Ну а если нет – значит, он с меня голову снимет за перерасход плёнки. Тоже невелика потеря, – он беззаботно хохотнул.

Странно, но этот нелепый толстяк вдруг заразил меня своей жизнерадостностью. Может, потому, что в последние месяцы общаться мне приходилось исключительно с жителями посёлка, вечно поддатыми и норовящими научить меня нехитрой жизненной мудрости. А этот оператор, кажется, был первым человеком, который умел излагать свои мысли живо и интересно и не благоухал при этом перегаром.