военных действиях, я никогда не ощущал себя ни воином в этом конфликте, ни защитником одной или другой стороны. Я всегда считал, что моя личная история дала мне возможность понять проблемы и волнения обеих сторон. При этом я всегда безоговорочно идентифицировал себя как израильтянина.

Хайфа, дом моего детства, представляла собой одно из смешанных сообществ Палестины во времена британского мандата и остается такой и сейчас. Сцены ее «освобождения» – или «завоевания», в зависимости от вашей точки зрения, – Хаганой, предшественником Армии обороны Израиля, в 1948 году по-прежнему живы в моей памяти. Война за независимость воспринималась как война за выживание; пострадала почти каждая семья из тех, кого мы знали. Осада Иерусалима, вторжение множества армий – все это произвело неизгладимое впечатление на молодое поколение, показав, насколько мы уязвимы. Это чувство уязвимости наполняет душу израильтянина до нынешних дней. И оно многократно усиливалось из-за пережитого Холокоста и риторики арабов. В связи с тем, что Израиль стал сильнее, устойчивее и могущественнее в военном отношении, можно было бы ожидать изменений психологической динамики. К сожалению, этого не произошло.

С началом Шестидневной войны я испытал наплыв разных эмоций: прежде всего, усилилась моя тоска по Израилю, с которой я жил 14 лет, но я также испытывал чувство вины из-за того, что изучал архитектуру в далекой безопасной стране, и из-за того, что никогда не служил в армии, в то время как мои друзья жертвовали своей жизнью. Позже, когда я вернулся, чтобы надолго остаться в Израиле и работать там, я служил в армии, но лишь резервистом. Мне никогда не приходилось воевать. В Израиле, когда люди рассказывают, чем они занимались во время той или иной войны – что случается часто, – я чувствую себя посторонним.

Приехав в Тель-Авив на международную конференцию, я сразу же остро почувствовал, что вернулся домой: все было родное – язык, климат, друзья, еда. Иерусалим вновь был единым городом, и можно было ходить везде, как в пору моего детства. Конечно, возвращение в некогда знакомое место может сбивать с толку, как и посещение незнакомого места в первый раз, а возможно даже еще больше.

Я помню, как буквально физически страдал из-за того, что красоте страны был нанесен урон, когда в конце 1950-х годов ее очень быстро застраивали уродливыми пятиэтажными комплексами (мы называли их шикуним), чтобы вместить хлынувший в Израиль поток иммигрантов-евреев, преимущественно из арабских стран. Казалось, эти комплексы дали побеги везде, и я извлек из этого серьезный урок: не стоит слепо стремиться к достижению конечных целей, которые были поставлены мной в случае с Habitat. Вернувшись в Израиль взрослым, я был поражен изменениями в демографии. В школе «Реали» я был единственным сефардом в классе ашкеназов. Но новые иммигранты были преимущественно сефардами, и их присутствие стало заметным. Вскоре после приезда, когда я стал общаться и разговаривать с другими израильтянами, я также начал чувствовать (такого ощущения не было в юности), насколько на самом деле это маленькая страна, особенно в то время, в 1967 году. Я имею в виду не только географию, хотя площадь Израиля действительно мала, но и социум: профессиональные, деловые, военные и политические круги тесно переплетены и их лидеры тесно связаны. В целом же страна казалась менее чарующей и более провинциальной по сравнению с тем, какой я ее помнил. Мне пришлось покинуть город и отправиться в сельскохозяйственные районы, прежде чем я смог снова увидеть ту невероятную красоту, которую знал.

На конференции по архитектуре в Тель-Авиве я впервые встретился с моими коллегами – израильскими архитекторами, такими как Яаков Рехтер, Рам Карми, Ада Карми-Меламед, Авраам Яски и Амнон Нив. Многие стали моими хорошими друзьями. На конференции присутствовали и знаменитые персоны со всего мира: Ричард Майер, Бакминстер Фуллер, Филип Джонсон и мой наставник Луис Кан. Это было время оптимизма – это слово не часто ассоциируется с этой частью света. В последний день конференции заседание проводилось не в Тель-Авиве, а в Иерусалиме, и благодаря этому я познакомился с человеком, который со временем станет важной частью моей жизни и моей карьеры, – мэром Иерусалима Тедди Коллеком.

В Коллеке было нечто притягательное и обезоруживающее. Круглое лицо, сияющие розовые щеки, всегда намек на улыбку, копна русых волос. Коллек был немного грузным, но проворным. Он фокусировал взгляд на собеседнике, полностью сосредоточившись на нем. Мы сразу поладили, и его заинтересованность и сотрудничество обеспечили мне прочное положение в архитектурной среде Израиля, которое поначалу не всегда давало результаты и фактически приводило ко многим горьким разочарованиям, но оказалось весьма значимым.

Никому бы в голову не пришло назвать Коллека типичным израильтянином. Он был родом из Венгрии, вырос в Вене и широко прославился во время Второй мировой войны. От имени Еврейского агентства он работал с британской и американской разведками. Он помогал сделать проще эмиграцию из Европы в Израиль. Он покупал оружие и амуницию для Хаганы. В нем, несомненно, была загадочность. Коллек был членом кибуца, однако курил прекрасные гаванские сигары и обладал утонченностью европейского интеллектуала. Большинство израильских лидеров первых лет производили иное впечатление. Есть старая шутка о том, что жена Бен-Гуриона, Паула, которую спросили, будут ли они с супругом присутствовать на исполнении Пятой симфонии Бетховена, ответила: «О, эту мы уже слышали».

В былые времена Коллек был руководителем аппарата Бен-Гуриона и, как следствие, участвовал в принятии решений, касающихся всей страны. Коллек создал Израильский музей, который сегодня находится на холме недалеко от кнессета; музей представляет собой одно из лучших в мире хранилищ произведений искусства и археологических памятников. Тедди Коллек обладал легендарными способностями в части сбора средств на благотворительность и, казалось, был знаком со всеми не только в еврейском мире, но и в мире филантропов в целом на нескольких континентах. Потом, в 1965 году, он выдвинул свою кандидатуру на выборах мэра Иерусалима и выиграл их. Несмотря на связанный с Иерусалимом эмоциональный резонанс, этот город не был столицей. Это был провинциальный город, половина которого, включая весь Старый город, находилась под контролем Иордании. Коллек был заинтересован в Иерусалиме не потому, что хотел получить политическую власть, а потому, что любил этот город, – он твердо решил, как он сказал однажды, «заботиться о нем и делать это лучше, чем кто-либо другой».

Мэр Иерусалима Тедди Коллек, 1970-е годы

А потом, по итогам войны, город в одно мгновение стал объединенным. Старый город опять оказался в центре. К западу от стен Старого города с севера на юг проходила