студент разрабатывает свой проект, мы могли бы сделать вид, что мы партнеры и разрабатываем проект, который действительно представим на рассмотрение. Это означало, что мне тоже придется засучить рукава и стать частью команды.

Работа вместе со студентами Йеля над конкурсным проектом «Бобур», 1971 г.

К концу семестра мы подготовили удивительное предложение, но оно еще не было готово для презентации. Оставался месяц до окончания срока подачи заявок. Вся группа переехала в Монреаль и втиснулась в наш временный дом в Уэстмаунте – хаотично спланированный особняк с огромной мансардой. То, что мы вообще смогли предоставить такое жилье, было, возможно, единственным плюсом в этой истории, которая закончилась не очень хорошо. В 1967 году Нина, Тааль, Орен и я покинули нашу квартиру в Habitat и переехали в крашенный белой краской кирпичный викторианский дом на склонах горы Руаяль. Однажды ужасно холодным и снежным вечером мы ужинали с друзьями, а в камине горел огонь. Никто из нас не знал, что в кирпичах камина образовалась трещина. Огонь быстро перекинулся на стены. В три часа ночи в нашу спальню, кашляя, прибежал Орен. Мы за считаные секунды выбежали на улицу, а дом оказался охвачен огнем, когда свежий воздух ринулся внутрь через открытую дверь. Все были в безопасности, но все наше имущество сгорело. Мы переехали в особняк с мансардой в Уэстмаунте, прежде чем снова вернуться жить в Habitat.

Мы с моими студентами, живя и работая вместе, завершили проект «Бобура». Это было не похоже ни на одно здание, которое можно было бы представить в качестве музея в Париже. Со стороны одной из окружающих улиц здание напоминало холм, покрытый зеленью и рядами открытых лестниц, ведущих наверх. Те же, кто подходил к зданию с других сторон, видели два крупных эффектных консольных сооружения, одно из которых пересекало другое снизу. Две конструкции охватывали участок и открывались в нижнюю часть здания, а та спускалась вниз (и вела к метро) в виде террас-галерей. В конечном итоге победил проект Ренцо Пиано и Ричарда Роджерса, и их Центр Помпиду в наши дни – это знаменитое место в старом районе Ле-Аль. Наш проект получил один из нескольких вторых призов. Мы не достигли успеха, но были близки к нему.

Ряд проектов, которые поступили в монреальский офис в первые несколько лет после Habitat’67, были грандиозными по масштабу. Я снова и снова переделывал Habitat, адаптируя его к каждому конкретному случаю. Проекты студенческого клуба Сан-Франциско и Центра Помпиду сегодня считаются революционными, хотя они так и не были реализованы. Но череда фальстартов и тупиков оказалась обескураживающей. Почти ничего не было построено. После «Экспо» я стал считать, что успех первого Habitat станет началом многих других Habitat. Но, переживая одно разочарование за другим, я понял, что «Экспо» была особенным, ни на что не похожим событием. Оказалось, что, по крайней мере в Северной Америке, добиться реализации новаторских проектов в «обычном» мире в ближайшей перспективе будет раздражающе трудно.

* * *

С Иерусалимом была совершенно другая история. Город находится на высоте около 760 м над уровнем моря, и дорога к Иерусалиму от прибрежной равнины незабываемо круто поднимается в Иудейские горы. При первом взгляде на Старый город, который расположен на плато, окруженном холмами, открывается вид, который тоже остается в памяти навсегда. Это воздействие не просто визуальное, и оно не связано исключительно с органами чувств. Поскольку город чтят как святыню три авраамические религии, Иерусалим затрагивает душу независимо от религиозных убеждений или их отсутствия, и не важно, что человек вкладывает в понятие «душа». С моей точки зрения, самые прекрасные моменты в Иерусалиме – когда город золотистого оттенка сияет в сумерках, а звуки колокольного звона церквей, призыва муэдзина и молитвы евреев у Западной стены сливаются воедино. Я вспоминаю комментарий Сола Беллоу: «Есть много израильтян, которые не верят, но лишь у немногих нет религиозной жизни».

Я ездил туда-сюда между Израилем и Канадой, а поскольку многие официальные лица, с которыми мне на первых порах приходилось иметь дело, находились в Тель-Авиве, именно там я сначала и обосновался. Нина с детьми оставались в Монреале, но в начале 1970-х стали проводить лето в Израиле. Тель-Авив еще не был тем городом, которым он станет впоследствии, – энергичным, космополитическим, обладающим такой ярко выраженной самобытностью, что его иногда называют «государство Тель-Авив». Но он представлял собой оживленный деловой светский центр страны. И в Тель-Авиве, и в Иерусалиме у меня начали появляться друзья не только среди ведущих местных архитекторов, но и среди журналистов, людей искусства и писателей, таких как Авраам Иегошуа и Йорам Канюк. Зубин Мета, с которым я познакомился, когда он был еще молодым дирижером Монреальского симфонического оркестра, теперь начинал свою деятельность в израильской филармонии.

Каждое из таких знакомств раскрывало различные грани жизни Израиля, в том числе его делового сообщества, правительства и даже военных кругов. Йорам Канюк, например, написал знаменитый роман о Холокосте, название которого на английском звучит как «Воскрешенный Адам» (Adam Resurrected) (на иврите роман называется, если переводить буквально, «Адам, сын собаки»). Одним из близких друзей Йорама был командующий вооруженными силами Исраэль Таль. Талю, одному из самых уважаемых в армии генералов, приписывали заслугу создания грозных танковых сил Израиля.

Поперечный разрез «Бобура». Награда досталась Ричарду Роджерсу и Ренцо Пиано, но наши студенты заняли второе место

Помню один вечер, когда разговор зашел о моей книге «По ту сторону Habitat», в которой, помимо прочего, я утверждал, что стремление к красоте как цели самого дизайна обречено на провал. Наоборот, поиск дизайна, который идеально соответствует цели, неизбежно ведет к красоте. Таль, или Талик, как его все называли, отнесся к этому скептически, но в итоге поставил задачу, приведшую к разработке дизайна, который не был «архитектурным» в прямом смысле этого слова. Таль объявил: «Я сейчас разрабатываю новый танк. Я хочу, чтобы это был самый красивый танк в мире. Давай привлечем тебя и проверим твою теорию». Танк собирались назвать «Меркава» – на иврите «колесница». Его разработку и производство держали в секрете. Но не успел я оглянуться, и вот мы уже оказались на складе в Яффе, изучая макет танка из фанеры.

Я сразу же понял, какова самая радикальная особенность его проекта. До тех пор у всех танков двигатель находился сзади, а это означало, что внутрь танка можно было попасть только через башню. Талик поместил двигатель спереди, что не только создавало дополнительный уровень