class="p1">Он провёл Кокошева в маленькую комнату, тонувшую в полумраке.

— Лягте на диван. Вот так. И спокойно, главное — ни о чём не думайте. Дайте мне волю пробудить вас…

Кокошев замер. Закрыл глаза. Он не видел, что делал Круглов, не слышал, какие слова он шептал, и шептал ли вообще. Но чувствовал, что в нём пробуждается нечто великое.

Круглов закончил.

— Встаньте!

Кокошев встал.

— Вот вам маленькая книжечка, набранная на компьютере, там все дальнейшие инструкции. Обратите внимание на тип медитаций и на связь между умом и телом.

Кокошев от радости не знал, что сказать.

— Главное, отдайте свою жизнь самому себе. И запомните: жить — это не значит функционировать. Жить — это значит обрести тайную энергию внутри себя, ведущую в бесконечность. Тогда сам факт жизни и её внутреннее наполнение станет для вас вином богов, нектаром древа жизни. Впрочем, в этой книжке всё сказано. Если исполните хотя бы в малой, в малой степени, считайте себя избранником…

Изумлённый Кокошев стал что-то бормотать и, наконец, у дверей спросил:

— Сколько же я вам должен?

Круглов рассмеялся.

— Бросьте. Жизнь не продаётся, а даётся Богом даром… Рад помочь соотечественнику, ничего мне не надо взамен… Кстати, я знал, что вы способны пробудиться, войти в подлинную реку жизни…

…Через несколько дней Кокошев почувствовал, что перелом реальный и окончательный. Он сидел в кресле и удивлялся самому себе. Он ли это?.. Всё его существо наполнилось таким благодатным нектаром жизни, что он не знал, каким действием или словом это можно было выразить. Да он и не хотел ничего выражать. Всё в нём пело, точно танцевала сама кровь, а нега ума распространялась по всему телу… Чего же ещё?..

И всё же он подумал: «И что теперь я буду делать с этой бездонной жизнью?.. Что же мне теперь? Разрастаться, обожиться, обезумиться от радости или не только? Я теперь уже не Кокошев, и даже не знаю, как себя назвать…» 

На этом свете

Империя духа 4, 2009

 Коля Голиков был человек полусвободной профессии. Это всегда его радовало. Но сейчас настал пик его богемной жизни. Картинки его неплохо продавались, жену свою он превратил в любовницу. Сыночка отослал к прабабушке. Да и годы Голикова не враждовали с его ощущением жизни: простучало ему всего тридцать лет.

Но однажды, выглянув в окно своей квартиры на небоскрёбную Москву, он решил демонстративно для самого себя выпить в одиночестве. Полез в дорогущий холодильник, тупо выставил оттуда колбасу, налил себе полстакана исключительно шотландского виски и замер на стуле в предвкушении. Но вдруг ужаснулся. Испугался он собственной тени, на которую случайно взглянул.

Тень была до боли не похожа на его собственную привычную тень. Обалдев, Голиков захохотал, не веря своим глазам.

Тень оказалась непохожей в том смысле, что она вообще ни на что не походила. Так, какое-то несвоевременное чудище без всякой надежды. Что было понятно, так это длинные, как сабли, уши.

Коля же был человек современный. Выругавшись для приличия, он стал бродить взад и вперёд, образуя тень, в которую и впивался своим каким-то ненасытным взглядом. Он невзначай подумал, что сошёл с ума. Но не поверил. Голова на месте, мозг тоже. К тому же Голиков ещё при жизни познакомился с психиатрией — недаром жена работала в сумасшедшем доме.

Отбросив эту суетную мысль о безумии, Голиков сосредоточился на чудище.

«Значит, это — я», — пробормотал он, указав пальцем на тень.

И тогда завыл. Тихонько так, потаённо, чтобы мир не слышал его.

«Куда бы исчезнуть», — подумал он.

Потом осенило. Подбежал к зеркальному шкафу, глянул: увы, всё на месте, там, в зеркале, он свой, обычный и в чём-то непревзойдённый Коля Голиков, человек. А тень ложилась всё та же, нечеловеческая.

Самое время было выпить, но Коля так расстроился, что, забыв обо всём, выбежал на улицу.

Город встретил его шумом, трескотнёй, потоком машин.

Проблуждав некоторое время среди лихо-озабоченных людей, он ринулся, звякнув по мобильнику, к своему формально лучшему другу Мише Зябликову, портретисту. Он жил рядом.

Зябликов встретил его призрачной улыбкой. Квартира эта была его мастерская. Голиков сел на стул перед портретом немыслимого какого-то человечка и заплакал.

Миша до того не ожидал такого, что уронил кисть и полез за водкой, ни о чём не спрашивая. Голиков почти рыдал, и только тогда Миша осторожно спросил:

— Коль, что случилось, в конце концов? Кто-нибудь помер?

Голикову стало стыдно, и он уцепился за мысль о смерти. Не говорить же о том, что случилось с его тенью.

Он, еле соображая, пробормотал:

— Да, Миша… Помер тут один… Ты его не знаешь.

Зябликов удивился:

— Да я, Коля, всех знаю. И твоих друзей в том числе. Не темни, пожалуйста.

— Да ты его не знаешь… Витя Мельников, друг детства.

— Да как же не знаю, — возмутился Зябликов, — Витю Мельникова каждая собака знает…

Голиков ошалел, взглянул на портрет немыслимого человека и ещё больше ошалел.

«Взгляды мои какие-то нечистые стали», — надрывно подумал Голиков.

Зябликов между тем набирал номер Мельникова, сам не зная почему. Очень его расстроили рыдания Голикова, что-то он в них почувствовал нехорошее, почти загробное.

Коля же совсем растерялся и тупо смотрел на немыслимого человека.

— Витя, это ты? — услышал Голиков слова Миши.

Ответ, видимо, состоял из матерных слов, поскольку Зябликов запыхтел и отключил мобилу.

— Он жив, — улыбнулся Миша.

— Это не тот Мельников. Мой — умер, — тихонечко ответил Голиков.

— Ох, Коля, Коля, — вздохнул Зябликов, — не морочь мне голову. Сейчас даже о друзьях не рыдают, как ты рыдал… Ладно… Не хочешь говорить — не надо… Давай помолчим или выпьем.

— Прости меня, Миша, — робко сказал Голиков и подсел к водке. — Я теперь стал жилец с того света.

Зябликов задумался и разлил водку. Но Коля уже искал глазами свою тень.

Тень никак не давалась в руки. Голиков даже пошарил вокруг, как будто его тень стала существом. И чтобы найти её, не возникающую, он вышел на кухню. И завизжал, увидев её. Тень выросла, особенно разметались уши, словно они превратились в неведомые крылья. К тому же он почувствовал, что тень растёт на его глазах, громаднеет, ползёт под потолок. Вид сверхъестественный. Потом вышел Зябликов со стаканом водки в руке. И выронил его, разинув рот.

Сначала Зябликов хотел убежать, но вместо этого замер. Коля, вдвойне перепугавшись, ни с того ни с сего бухнулся перед ним на колени и