обещали в скором времени. Но он был как-то равнодушен к своим картинам…

В конце концов Кокошев решил не объявлять никому о своём намерении посвятить кому-либо свою жизнь, а просто тихонько помогать. Подвернулась тут старушенция одна, соседка беспомощная. Все её близкие пребывали уже на том свете, а в каком виде — никто не знает. Кокошев ей картошку, крупу, хлебушек стал приносить. В квартире чуть-чуть прибираться. Старушенция пялила на него глаза, удивлялась и бормотала, что у неё денег, чтобы оплатить услуги, нет. Наконец умилилась.

Кокошев ходил к ней месяц, ходил два, и всё же ему надоело. «Никакого облегчения особенно не чувствую», — думал он. А старушенция к тому времени так умилилась, что норовила чуть ли не в постель Кокошева затащить. Ну конечно, не в постель, а просто ласки ей захотелось, одной картошки становилось мало. Кокошев устал от всего этого и в самый разгар старушечьего умиления и радости сбежал. С горя хотел было прибитой дворовой собачонке отдать свою жизнь, но та ничего не поняла, огрызалась и даже куснула Кокошева один раз за ногу.

…Тем временем приближалась выставка. В захудалую довольно галерею тем не менее заходили люди, смотрели и порой ни с того ни с сего (как показалось Кокошеву) покупали картины — правда, за скромные деньги.

В последний день выставки, зайдя из мастерской в галерею, Кокошев откровенно заскучал. Сидел на стуле и скучал. Собственные картины вызывали у него зевоту. И вдруг он заметил необычного с виду человека.

Да и нетрудно его было заметить, в галерее бродило всего-навсего четыре посетителя. Тот, необычный, толстоватый, небрежно одетый, всклокоченный, подошёл и подсел к одиноко скучающему Кокошеву за столик. Ненормально тёмно-голубые блуждающие глаза его понравились Кокошеву.

— Круглов Андрей Андреевич, — представился этот человек, на вид лет сорока.

Кокошев сдуру хотел было поклониться, но не встал, процедив, что именно он и есть автор картин.

— Знаю, знаю, я вас видел ранее, — ответил Круглов. — Знаком с вашим творчеством.

И он вдруг захохотал. Кокошев вскипел:

— А что тут смешного?!

Толстоватого прямо трясло от смеха.

— Да как не хохотнуть, если картины-то не вы писали?!

— Не понял.

— А чего тут понимать-то?! В душе у вас одно болото, а ваши картины по теме героические… Кто-то внутри вас за вас их писал.

Кокошев вздохнул.

— Святая правда. Вы что, провидец?

В ответ Круглов хлопнул Кокошева по животу. Он вообще воздействовал на Кокошева гипнотически, если не сказать больше.

— Выпьем! — воскликнул Круглов и вынул из кармана небольшую походную бутылочку коньяка.

Сам отхлебнул и дал Кокошеву. Тот покорно глотнул.

— Я в своё время профессионально занимался тайными науками и могу вам, Кокошев, без лести сказать: дела ваши плохи.

— Помогите, — вырвалось у Кокошева.

— Ишь вы какой… С того света и так все воют: «Помогите!», спать мне не дают по ночам. И вы туда же. Но история ваша и сложна, и проста.

— Мне моя жизнь осточертела.

— С чертями поосторожней, — оборвал его Круглов.

— Хочу её отдать кому-то, но наталкиваюсь на отпор.

— Правильно, правильно! На вашем лице всё это написано.

— Прошу тайной помощи. Найдите, кому отдать. Собачонка и та огрызается.

— А вы отдайте свою жизнь жуку какому-нибудь. Махонькому. Их сейчас много в лесу. Жук не будет огрызаться.

Круглов улыбался во всё своё широкое лицо.

— Я серьёзно спрашиваю, — угрюмничал Кокошев.

Круглов, не объяснив Кокошеву, как это возможно передать жизнь жуку, тем более человеческую, улыбнулся (улыбка у него была не в меру таинственной) и пригласил Кокошева к себе домой, на квартиру у метро «Парк культуры».

— Приходите завтра, в шесть часов. — Круглов сунул Кокошеву визитку и заботливо похлопал его по животу, чему Кокошев не сопротивлялся, потеряв волю.

…Ровно в шесть Кокошев оказался в шикарной четырёхкомнатной квартире в центре Москвы. Круглов встретил его в синем халате старинного покроя, и, видимо, был он один. Кокошев не решился спросить, где жена и дети, и вообще — есть ли у этого мэтра тайных наук такие мелочи. Расселись на удобном мягком диване, где за итальянским стеклянным столиком Кокошев нежно вкусил ароматное кофе.

— Сразу возьмём быка за рога, — заявил Круглов. — Но сначала расскажу вам одну историю.

Кокошев насторожился.

— Я часто бываю за границей. И вот в одну из таких поездок меня пригласил к себе богатый умирающий джентльмен. Разумеется, он напоминал робота и прожил жизнь эдакого делового трупа. Но теперь, видите ли, он захотел продлить свою так называемую жизнь. Он страдал неизлечимой смертельной болезнью…

При этих словах Кокошев почему-то хихикнул.

— …И дни его были сочтены. Он решил тогда заморозиться, слышали, наверное, об этой фантасмагории…

Кокошев аппетитно кивнул головой.

— Собрал специалистов, вложил в своё трупное замораживание деньги, на которые можно было купить…

Круглов захохотал.

— Ладно. Меня он вызвал потому, что получил информацию о некоторых моих изысканиях. К тому же по внешней специальности я врач, причём моё хобби — головной мозг. В общем, он просил проконсультировать его, перед тем как превратиться в холод. Я, знаете, Дима (Круглов перешёл почему-то на панибратский тон), я не специалист по душам праха — есть такие, особенно на кладбищах. Но я согласился. Ни в какие души, в том числе и в свою собственную, он не верил, но в головной мозг верил.

Круглов так пышно хохотнул, что Кокошеву стала передаваться его какая-то тайная жизненная вибрация, и он сам почувствовал её токи в своём теле.

— Вопросы ко мне этого джентльмена были настолько дурацкими, что отвечать на них можно было только с юмором, который он, конечно, не понял. Человечек этот полностью попался в капкан современного мира.

— Его заморозили?

— Естественно. Он заплатил деньги.

— И что же в конце концов?

— В конце концов, как, я знаю, происходит в таких случаях, он обрёк себя на ад. Даже особенного вида ад…

Круглов даже причмокнул при этих словах.

— Надеюсь, хоть это вы понимаете? Почему так и прочее?..

Кокошев кивнул головой:

— Думаю, в любом случае его участь была бы печальна…

Но, отталкиваясь умом от судьбы этого делового трупа, Кокошеву бесконечно захотелось жить. Даже с каким-то сладострастием захотелось. Он чуял внутри какие-то непонятные вибрации, токи, движения, направленные на желание жить. Причём такие сильные и глубокие, которых не было даже в юности, когда он был как все и, естественно, хотел жить. Кокошев вскочил.

— Вот видите, — улыбался Круглов. — Я рассказывал и в то же время работал с вами. Теперь продолжим.