Я не могла этого допустить.

Я исправно писала Виктору раз в неделю, отчаянно напоминая ему, как сильно он меня любит. Он не говорил, когда собирается вернуться, а потом и вовсе прекратил писать. Временами судья Франкенштейн интересовался, как живет его сын, – давая тем самым понять, что Виктор ни разу не удосужился написать родному отцу, – и я один за другим выдумывала ответы, заполняя бесконечные месяцы рассказами об учебе Виктора, о раздражающих и забавных привычках его университетских товарищей и всегда, без исключений – о том, как сильно он по мне скучает.

Жюстина чувствовала гнетущую меня тревогу и относилась ко мне с удвоенной добротой. Бесполезно. Как ни радовалась я ее присутствию, она не могла меня защитить.

Мне нужно было, чтобы Виктор вернулся.

По крайней мере, я думала так, пока Анри Клерваль не ошарашил меня, открыв новые возможности.

– Поехали в город, – предложил как-то Анри спустя почти год после отъезда Виктора. Теперь он работал на своего отца, и виделись мы редко. – Когда ты в последний раз там была?

Иногда я бывала в городе – с судьей Франкенштейном. Но из лодки мы садились прямиком в его карету, и все наши остановки определялись его карманными часами и графиком. Идея просто погулять по городу привела меня в восторг.

– Поищем подарок для Виктора, – сказала я совсем как в предыдущий раз, когда мы ездили в город одни. Какой подарок мог убедить Виктора взять перо и бумагу и написать мне наконец одно несчастное письмо?

Жюстина осталась дома с Уильямом, которому захотелось поиграть в прятки. Жюстина всегда с радостью исполняла любые его прихоти. Переправляясь через озеро, мы молчали. Анри правил лодкой сам: слуга, который делал это прежде, был уволен после смерти мадам Франкенштейн. За годы нашей дружбы мы так редко оставались одни, что даже простая прогулка по озеру представлялась чем-то очень интимным.

Я не сводила глаз с воды, прикрывая лицо элегантным зонтиком. Хотя горы были близко и настоящей жары в этих краях не знали, на местном солнце самая грубая кожа краснела за считаные минуты.

Анри это не пугало. Запрокинув голову и жмурясь от яркого солнца, он размеренно работал веслами.

– Тебе надо выйти за меня замуж, – услышала я его голос, легкий и беззаботный, как солнечный полдень.

Сверкающая рябь на волнах, расходившихся от нашей лодки, слепила глаза. Могла ли она как-то исказить еще и слух?

– Что?

– Я сказал, тебе надо выйти за меня замуж.

Я рассмеялась. Он меня не поддержал. Он уставился на меня своими пронзительными голубыми глазами и улыбнулся самой чистой, искренней улыбкой, на какую только был способен. Я поняла, что он не шутит.

И пришла в бешенство.

Разве мог тот, кому счастье доставалось без труда, меня понять? В нашем с ним воображаемом будущем мне придется притворяться какой-нибудь новой Элизабет, чтобы радовать своего мужа. Какой Элизабет я стану для него? Я потратила столько лет, чтобы стать Элизабет Виктора, и все равно потерпела неудачу.

Зонтик, который я сжимала в руках, вдруг потяжелел, а плечи поникли от внезапной усталости. Я подозревала, что с Виктором я была собой в большей степени, чем могла быть с Анри, хотя настоящая Элизабет оставалась загадкой даже для меня.

– Анри. Мне всего шестнадцать. Я не собираюсь замуж.

– Пока. – Он с надеждой поднял брови.

Я почувствовала, что покраснела, – и не так уж притворно. Я опустила голову, улыбаясь. И позволила ему увидеть краешек этой улыбки.

– Пока.

– Этого мне достаточно.

Анри причалил к берегу и на ходу выпрыгнул из лодки.

– Расскажи, где ты жила до того, как поселилась у Франкенштейнов, – сказал он, когда мы не спеша прогуливались по чистым и опрятным улицам Женевы.

Раздражение вспыхнуло во мне снова. Какие истории мне придется рассказывать, чтобы сохранить его любовь? Мне нужна была только его дружба, потому что я не хотела отвечать за Виктора одна. А теперь мне придется быть ему подругой и одновременно учиться быть той, кого он хочет видеть рядом в качестве супруги? Я не хотела выходить за Анри замуж. Это было бы жестоко по отношению к нему; я бы до конца жизни была несчастна, зная, что он заслуживает большего, чем та любовь, которую могу предложить ему я.

Но… я не хотела оказаться в ситуации, в которой у меня не будет выбора. Виктор оставил меня. Перспектива оказаться для судьи Франкенштейна обузой становилась все ощутимее. Я вздохнула. Не думаю, что Анри могло отпугнуть мое низкое происхождение, но я знала, что ему нравится романтичность моей биографии.

– Представь, что ты стоишь на берегу озера. Вода прозрачная, как горный хрусталь, и такая чистая, что видно дно. Но как только ты протягиваешь руку или заходишь в воду, со дна поднимается ил, и вода мутнеет, пряча от глаз свои сокровища. Наверное, если покопаться в иле руками, что-нибудь достать можно, но зачем, ведь и без того было хорошо. Вот и все, что тебе нужно знать о моем прошлом.

Он остановил меня, положив руку мне на плечо. Потом он повернулся ко мне.

– Мне жаль, – сказал он. – Страшно подумать, через что ты прошла. Я даже представить не могу, каково тебе пришлось.

Я безмятежно рассмеялась и, поднявшись на цыпочки, поцеловала его в щеку. Это был самый быстрый способ закончить разговор: он вспыхнул и на несколько минут утратил дар речи.

Я пустилась в бессмысленную болтовню, отвлекая его от этих мыслей разговором об идее для его новой пьесы. Повзрослев, он больше не просил нас участвовать в своих пьесах, но продолжал их сочинять. Он также писал стихи и страстно мечтал изучать языки. Но с тех пор, как он начал работать в компании отца, у него почти не оставалось на это времени.

– Я слышал, на арабском написаны самые прекрасные стихи, известные человеку, – заметил он, пока мы бродили по галантерейному магазину. Он лениво погладил ленты, струящиеся по дамской шляпке. Это была одна из тем, которые наводили на него тоску. Хотя мое положение, несомненно, было хуже, Анри тоже был пленником ожиданий, которые возлагали на него другие. Его жизнь была распланирована за него со дня его рождения: ему предстояло пойти по стопам отца, унаследовать его дело и приумножить семейное состояние.

Видеть его грустным было невыносимо. В такие минуты горло мне как будто сдавливал слишком тугой воротник. Если я могла справиться со вспышками гнева у Виктора, я могла помочь и Анри.

А возможно, и себе.

– Анри. Тебе надо поехать учиться с Виктором.

– Не выйдет. Отец считает, что это бессмысленно. Я сняла с полки шляпу. Это была крепкая, добротная шляпа, но материал, из которого она была сделана, был мягким и нежным, словно бархат. Я надела шляпу ему на голову и отступила на шаг, чтобы оценить результат.