Он потянулся ко мне и прижался губами к моим губам. Это был наш первый поцелуй.

Его губы были мягкими и сухими. Если губы Жюстины скользнули по моей щеке, как бабочка, с удивительной мимолетной грацией, то поцелуй Виктора стал подтверждением заключенного между нами контракта. Гарантией, что я принадлежу ему, а он будет меня защищать.

Я ответила на поцелуй, обвила его шею руками и притянула ближе, чтобы вписать в контракт свое имя. Выпустив меня, он вздохнул и снова нахмурился.

– Ну хорошо. Давай спасем твою Жюстину. Хотя я все равно не понимаю, почему ты считаешь милосердием поручить ей Эрнеста и Уильяма.

Я рассмеялась, уткнулась головой ему в грудь и обняла крепко-крепко.

Но одно дело иметь сообщника, и совсем другое – иметь план. Виктор вышел, чтобы раздобыть что-нибудь поесть. Я мерила шагами комнату, пытаясь придумать, как заставить Франкенштейнов уволить гувернантку, Герту, и при этом не навлечь на нее неприятностей вроде наказания или ареста. Я не желала ей зла. Она просто стояла у меня на пути.

В конце концов я решила подделать письмо от ее родственников, которые жили в нескольких днях пути, и написать, что ее дядя болен и ей срочно нужно вернуться домой. Ее родители, как и мои, были мертвы. Я не знала, насколько близка она была с родными, но надеялась, что достаточно, чтобы мое письмо ее убедило. Как только она покинет дом, я предложу Жюстину в качестве временной замены, а потом отправлю Герте письмо о том, что в ее услугах больше не нуждаются. Франкенштейны же получат поддельное письмо от Герты, в котором она сообщит, что нашла себе новое место и не вернется.

Мой план мог рассыпаться на любом из этапов, но я была уверена, что это наименее болезненный выход. В письмо об увольнении я собиралась включить безупречную характеристику, чтобы облегчить ей поиск нового места.

Не успела я сесть за стол, вооружившись пером и чернилами, как вернулся Виктор.

– Готово, – сказал он.

– Что готово?

– Герты больше нет. Матушке придется срочно искать новую гувернантку.

Я встал из-за стола, не веря своим ушам. Я думала, что он ушел перекусить. Он отсутствовал не больше часа. Что он мог сделать за час, чтобы избавиться от Герты так быстро?

– Куда она уехала?

– Домой, – сказал он просто.

– Но она же не могла сорваться с места, никого не предупредив. Как тебе это удалось?

Он ответил не сразу. Коснулся одного из моих длинных локонов, которые все так же свободно лежали на плечах.

– Само совершенство, – прошептал он, закручивая пряди так, чтобы на них падал струящийся из окна свет. – Почему, интересно, я считаю их красивыми? Что такого в твоих волосах – в обычном проявлении природы, не имеющем ни внутренней ценности, ни глубокого смысла, – что, глядя на них, я испытываю счастье?

– Ты такой странный. – Я взяла его руку и развернула ее, чтобы поцеловать ладонь. – А теперь скажи, как ты избавился от Герты?

Он пожал плечами, не сводя глаз с чего-то у меня над головой. Я заметила, что его рубашка и жилет слегка измяты и сидят криво. В обычном состоянии он всегда выглядел безукоризненно. Как видно, остатки лихорадки еще цеплялись за его организм.

– Я попросил ее уйти. И она ушла. Лучше всего предложить матери подходящую кандидатуру завтра.

Он сел за стол, достал книгу и снова погрузился в изучение предмета, которым занимался до болезни.

Я так и не узнала, что именно сделал Виктор, но это сработало. Мы никогда больше не слышали – и не говорили – о Герте. На следующее утро я сказала измученной и расстроенной мадам Франкенштейн, что знаю девушку, которая станет для детей идеальной гувернанткой. Жюстина была представлена Франкенштейнам и немедленно нанята, а я, подарив ей новую жизнь, стала ее единоличной благодетельницей.

Первое время сохранять равновесие было непросто. Мне нужно было вести себя очень осмотрительно, чтобы мое расположение к Жюстине не вызвало ревности Виктора. Он любил так мало людей в своей жизни, что ни с кем не хотел меня делить. Но когда он был в школе, я могла проводить время с ней.

Я часто сидела с ней в детской, пока она учила Эрнеста и играла или ворковала с Уильямом. Я интересовалась ими ровно столько, сколько от меня ожидалось, и делала вид, что меня умиляют их шалости, но Жюстина обожала их совершенно искренне. Когда она хвалила за успехи Эрнеста, она делала это от всего сердца. Когда она смеялась и хлопала новому трюку Уильяма, ее глаза сияли от гордости.

Помогая Жюстине, я просто хотела сделать ей – и себе – доброе дело, но теперь я видела, что она была той, кем должна была стать для этой семьи я: ангелом.

Ангелом она была и для меня. Она единственная из домочадцев не держала в заложниках мою судьбу. Она была прислугой, а я – воспитанницей, и потому она не представляла для меня угрозы. Но из-за того, что я не носила фамилию Франкенштейн, она могла относиться ко мне как к любимой подруге, а не к хозяйке.

Наверное, я начала смотреть на нее с той же радостью и преклонением, что и юные Франкенштейны.

Я любила Жюстину.

И любила Анри.

Но никого я не любила так, как Виктора, потому что всем, что у меня было, я была обязана ему.

Когда дневной свет приобрел теплый оттенок, а лучи солнца стали длиннее, врач выгнал меня из комнаты.

– Скажи своей хозяйке, что утром вы уедете, – сказал Виктор, когда я прикалывала на место шляпку. Мне все еще не хватало булавки взамен той, что я оставила в запястье сторожа из мертвецкой.

– Где мы остановимся? Ты знаешь подходящее место?

– Вы должны вернуться домой.

Я упрямо скрестила руки на груди.

– Без тебя я не вернусь, – сказала я и замолчала, пожалев о своей напористости. Так Виктора не убедить. – Или ты останешься и продолжишь учебу? Я бы хотела задержаться в городе, пока ты не поправишься.

– Ты просто потеряешь время. И потом, я не собираюсь оставаться. Здесь я потерпел неудачу. Мне нужно начать заново. Я вернусь домой, как только разберусь с кое-какими делами. Поезжай вперед, чтобы я помнил, что ждет меня дома. Так время пройдет быстрее. Я вернусь не позже чем через месяц.

– Месяц! – воскликнула я.

При виде моего отчаяния Виктор рассмеялся.

– Что такое месяц для тех, кто разделил целую жизнь? Но я не шучу. Ингольштадт не место для тебя.

Я вздохнула. Я и соглашалась с ним, и не соглашалась. Не то чтобы этот город оставил о себе приятное впечатление, но здесь я была сама по себе, боролась за собственное будущее и ни перед кем не держала ответ, и было в этом что-то воодушевляющее. И все же я готова была подчиниться. Я могла вернуться домой, зная, что он скоро приедет, а с ним вернется и моя безопасность.