Тэйдзи у кухонной раковины мыл свою единственную чашку — бледно-зеленую, со сколотым краем. Тщательно прополоскав ее, он обернулся, чтобы поглядеть на меня, держа чашку обеими руками, как будто нечто ценное.

— Или в клуб? — Я уже начала накручивать себя.

— Если хочешь. Можем пойти в клуб сегодня вечером. Какого рода заведение тебе по душе?

— Не знаю.

— Надо подумать, куда ты хочешь отправиться, прежде чем предлагать пойти туда, — рассмеялся он.

— Я думала… куда-то же ты ходил раньше.

Со вздохом подхватив чайное полотенце, он принялся вытирать чашку. Помолчал минутку, а потом подошел туда, где я на коленях стояла у CD-плеера.

— С Сачи. Понимаю. Я больше не хочу ходить в те места. Ее здесь нет, и будет как-то странно. И вообще, не хочу. Если тебе хочется куда-нибудь выбраться, у меня есть идея. Я знаю новый джаз-клуб не слишком далеко отсюда. Один из наших клиентов всегда туда ходит. Говорит, маленький и уютный, чуточку необычный.

— Прежде ты об этом не упоминал.

— Услышал о нем всего пару дней назад. Я и не знал, что тебе будет интересно.

— Мне интересно. Идея хорошая.

Мы с Тэйдзи впервые по-настоящему планировали куда-нибудь вместе выбраться, и это напоминало свидание. Я не пользуюсь косметикой, и у меня нет шикарных вещей, но перед уходом я бросила взгляд в зеркало, пригладила волосы и нагло подмигнула своему отражению.

* * *

Наш вид не играл ни малейшей роли. В клубе было так темно, что сев, мы едва различали остальные столики. Стены терялись в иссиня-черных тенях, и, хотя зал был невелик, разглядеть, где он кончается, было затруднительно. В тусклом пыльном свете играли фортепиано и саксофон. Хотя они были всего в нескольких метрах, в этом свете они казались очень далекими. Меланхоличная ласковая музыка согревала меня, как горячий тодди, наделяя чувством, заставляющим мое лицо расплыться в улыбке даже прежде, чем я осознаю, что счастлива.

Кожа Тэйдзи мерцала в свете нашей крохотной свечи, как поверхность тающего льда, и мне вспомнилась наша первая встреча, когда он казался сотканным из воды. Одна лишь эта мысль наполнила меня острым трепетом. Тэйдзи, мое ледяное изваяние. Отхлебнув джина, я смаковала вкус и ощущение стеклянного стебля между пальцами. Моя другая рука скользнула под стол, погладив штанину Тэйдзи. Я ощутила, что он возбудился.

Ласково погладив, я пригубила еще джину. Тэйдзи с кривой улыбкой наклонил голову ко мне, провел губами по моему лицу и поцеловал в щеку. Сунул кончики пальцев в мои джинсы, в меня, так, что я чуть не проглотила язык, а затем мы поцеловались, соскользнули с наших мягких стульев на темный пол, где Тэйдзи лег на спину, зазывно подняв ко мне руки, и я трахнула его. Остатки моего джина пролились ему на лицо, и я слизнула их под заунывные причитания саксофона в ушах. В этом темном углу никто нас не заметил или не потрудился нас прервать. Сдается, чуть ли не так и было задумано, что в этом-то и суть тьмы этого клуба, невидимых услуг официантов. Признаюсь, я отчасти надеялась, что нас подловят. Я думала, что Сачи наконец-то ушла, и хотела, чтобы весь мир знал: Тэйдзи только мой.

* * *

Я до сих пор не могу отчетливо расслышать в голове голос Тэйдзи, так что я подделываюсь под его речь, но есть слова, которые никогда не забудутся, потому что они повторялись столь живо, так много раз после их произнесения. На следующее утро Тэйдзи сказал нечто с такой отчетливостью, что мне не стереть этого из памяти. Когда я проснулась, он лежал рядом, созерцая меня. Аппарата поблизости видно не было.

— Ты малость странная, — сказал он.

Сказал он это по-английски или по-японски? Если по-английски, то словцо «странная» не так уж плохо. В индивидуалистическом обществе это можно принять за комплимент. Но если он говорил со мной по-японски, то, наверное, сказал, что я хэн, а это не так мило. Английский или японский. Чем больше я думаю, тем меньше помню. И сомневаюсь, что вообще можно быть только малость странным. Уж наверняка ты или странный, или нет. Выражение его лица встревожило меня. Он выглядел нервозным, чуть ли не напуганным. Ответа у меня не было — ни на каком языке.

Люси говорили, что она странная, лет с пяти. Быть странной для Люси было нормально, так что она не понимала ни что такое странность, ни почему она наделена этим качеством. Но в то утро она поняла, что потеряет Тэйдзи. По выражению его лица она поняла, что он не чувствует такой близости к ней, которую она считала за данность. Она не пыталась спорить или опровергать его мнение. И не спросила, что он имел в виду. Можно было поспорить, что Тэйдзи, к примеру, и сам далек от шаблона, слоняясь по ночам, снимая ничто и не показывая снимки никому, и уж не ему тыкать пальцем. Но в тот момент это Люси в голову не пришло, потому что Тэйдзи был просто Тэйдзи. Вопрос не о нормальности или странности. Она могла бы засмеяться, чтобы посмотреть, засмеется ли он вместе с ней, не шутка ли это. Но это не казалось шуткой. Закрыв глаза, она притворилась, что спит.

Много позже она пошла домой и не явилась вечером к нему на квартиру, опасаясь, что его там не будет или что он окликнет ее с балкона и велит убираться прочь, потому что она там внизу такая странная.

* * *

Я вынашивала свои планы насчет острова Садо и решила, что увижусь с Тэйдзи снова по возвращении, чтобы попытаться исправить нанесенный ущерб. Видите ли, свое замечание Тэйдзи сделал не без причины. Его реплика «Ты малость странная» возникла не на голом месте. Он не проснулся рано утром с внезапным осознанием, что женщина рядом с ним до ужаса оригинальна. Люси спровоцировала реплику сама, тем, что поведала ему предыдущей ночью, когда мы вернулись из джаз-клуба, с настроем эротичным, но также скорее минорным. Полагаю, именно этот рассказ и заставил Тэйдзи провести всю ночь без сна, уставившись на меня, пока я, сбросив бремя, спала, как дитя. Утром, когда я проснулась, он посмотрел на меня и сказал: «Ты малость странная», и я не поняла, что он имеет в виду.

Выбрала я, чтобы с ним поделиться, свой самый первый половой контакт, первый укус запретного плода. А поведала ему это потому, что, лежа в постели с ним рядом, снова думала о Сачи и своей краже ее секретов. Думала, могу вернуть часть уверенности, похищенной мной в тот вечер, с помощью саморазоблачения. И еще я была уверена, что он уснет, как в прошлый раз, когда я вела рассказ, и не услышит ни слова.

В юности Люси была даже менее привлекательна, чем теперь, и играла перед более враждебной аудиторией; мальчики за ней не бегали, да она от них этого и не хотела. Ее интересовала лишь собственная виолончель и собственные секретные языки. Она пришла к осознанию, что иметь возлюбленного одним девушкам дано, а другим нет. Точно так же Люси знала, что носить макияж и модные вещи — не ее жребий.

Однажды воскресным днем, когда Лиззи лежала на одре болезни с ипохондрией, Люси обнаружила себя перед дверью другой одноклассницы. Девушку звали Кэролайн, и у Люси, как она сейчас считает, имелись основания постучаться к ней в дверь по поводу географического проекта.