уже на рай нам нечего надеяться,

а значит – и воздерживаться поздно.

Кончается с фортуной наш турнир,

который был от Бога мне завещан,

остался мной не познан целый мир

и несколько десятков дивных женщин.

Любил я книги, выпивку и женщин,

и большего у Бога не просил,

теперь мой пыл по старости уменьшен,

теперь уже на книги нету сил.

Доволен я сполна своей судьбой,

и старюсь я красиво, слава Богу,

и девушки бросаются гурьбой

меня перевести через дорогу.

Вытерлись из памяти подружки,

память заросла житейским сором,

только часто ветхие старушки

смотрят на меня с немым укором.

Смерть не минуешь, очевидно,

легко я кану в никуда,

и лишь порой весьма обидно,

что умираешь навсегда.

Стелилась ночная дорога,

и мельком подумалось мне,

что жизни осталось немного,

но есть ещё гуща на дне.

Старики не сидят с молодыми,

им любезней общение свойское,

и в ветрах, испускаемых ими,

оживает былое геройское.

Случится ещё многое на свете,

история прокручена не вся,

но это уже нам расскажут дети,

на кладбище две розы принеся.

А книжек в доме очень мало

сейчас держу я потому,

что сильно с возрастом увяло

моё доверие к уму.

Я начисто лишён обыкновения

в душе хранить события и лица,

но помню я те чудные мгновения,

когда являлась разная девица.

Старушки мне легко прощают

всё неприличное и пошлое,

во мне старушки ощущают

их неслучившееся прошлое.

Весьма, разумеется, грустно,

однако доступно вполне:

для старости важно искусство

играть на ослабшей струне.

Сохранно во мне любопытство,

мерцают остатки огня,

и стыд за чужое бесстыдство

ещё посещает меня.

Увлекательно это страдание —

заниматься сухим наблюдением,

как телесное в нас увядание

совпадает с ума оскудением.

Каждый год, каждый день, каждый час

и минуту (всего ничего)

то ли время уходит от нас,

то ли мы покидаем его.

Я печально живу, но не пресно,

уважаем по праву старейшего,

и дожить мне весьма интересно

до падения нравов дальнейшего.

Наша мудрость изрядно скептична —

опыт жизни оставил печать,

и для старости очень типично —

усмехнуться, кивнуть, промолчать.

Ушла игра, ушла, паскуда,

ушла тайком и воровато —

как из ума, так и оттуда,

откуда выросла когда-то.

Уже мы торопиться не должны,

все наши дни субботни и воскресны,

а детям как бы мы ещё нужны,

хотя уже совсем не интересны.

Старость обирает нас не дочиста,

время это вовсе не плохое,

очень только давит одиночество —

ровное, спокойное, глухое.

Влекусь душой к идее некой,

где всей судьбы видна картина:

если не вышло стать Сенекой,

то оставайся Буратино.

Меньше для общения гожусь,

в гости шляюсь реже с каждым годом;

я ведь ещё вдоволь належусь

рядом со своим родным народом.

Характер наш изношенный таков,

что прячутся эмоции живые,

а добрая улыбка стариков —

ослабнувшие мышцы лицевые.

Когда нам удаётся вставить слово,

мы чудным наполняемся теплом

и больше вспоминаем из былого,

чем было в том растаявшем былом.

Много лет мы вместе: двое

как единый организм,

за окошком ветер воет,

навевая оптимизм.

Теперь я в лиге стариков,

а старость хоть и бородата,

меж нас не меньше дураков,

чем было в юности когда-то.

Увы, но дряхлой жизни антураж —

печальная в судьбе моей страница:

едва лишь пошевелится кураж —

сей миг заболевает поясница.

Мне кажется, что в силу долголетия,

исправно и стремительно текущего,

теперь уже нисколько не в ответе я

за шалости сезона предыдущего.

Дурея на заслуженном покое,

я тягостной печалью удручён:

о людях я вдруг думаю такое,

что лучше бы не думал ни о чём.

Состарясь, угрюмо смотрю сквозь очки,

шепча себе: цыц, не пыхти;

но если и правда мы Божьи смычки,

то Бог – музыкант не ахти.

Я когда свою физиономию

утром наблюдаю, если бреюсь,

то и на всемирную гармонию

мало после этого надеюсь.

Конечно, было бы занятно

продлить мои земные дни,

но только так уже помят я,

что грустно сложатся они.

Живя уже у срока на пороге,

ложусь на свой диван во всю длину

и думаю, вытягивая ноги,

что скоро их и вовсе протяну.

Я мельком повидал довольно много,

и в этой мельтешистой скоротечности

меня хранили три некрупных бога —

упрямства, любопытства и беспечности.

Забавная такая хренотень

меня пугает нагло и бесстыже:

чем дольше я коплю на чёрный день,

тем чёрный день мой делается ближе.

Много в жизни этой не по мне,

много в этой жизни я люблю;

Боже, прибери меня во сне,

как я наслаждаюсь, когда сплю!

Пришла ко мне повадка пожилая,

которую никак уже не спрячу:

актёрскую игру переживая,

в театре я то пукаю, то плачу.

Что-то будит в сонной памяти луна,

шелестят ленивых мыслей лоскутки,

жажду жизни утолил я не сполна,

только стали очень мелкими глотки.

Ничего не воротишь обратно,

время наше уже пролетело,

остаётся кряхтеть деликатно

и донашивать утлое тело.