судьба готовит неминучую.

Когда бы нас оповещали

про жизни скорое лишение,

то мы бы только учащали

своё пустое мельтешение.

Смотря в былое взором мысленным,

я часто радуюсь тайком,

каким я был широколиственным

и полным соков мудаком.

У смерти очень длинная рука,

и часто нас костлявая паскуда

свободно достаёт издалека,

внезапно и как будто ниоткуда.

Пусты фантомы ожиданий,

они безжалостно подводят,

а я мечтал: следы страданий

мои черты облагородят.

Годы утекли, как облака,

возраст мой угрюм и осторожен,

старость – вроде знамени полка:

тяжко воздымать, но честь дороже.

Хотя ещё не стал я пнём застылым,

но силами – уже из неимущих:

на лестнице немедля жмусь к перилам

и нервничаю, глядя на бегущих.

На пире жизни гость давнишний,

без куража на нём гуляю,

и не скажу, что я здесь лишний,

но пир уже не оживляю.

В окно уставя взгляд незрячий

и сигарету отложив,

я думал: жизненной удачей —

кому обязан я, что жив?

Хотя года наш разум сузили,

сохранна часть клавиатуры,

а также целы все иллюзии

и слёзы льют, седые дуры.

Услыша всхлипы и стенания,

я часто думаю сурово,

что стоны эти – от незнания

того, как может быть херово.

Хоть и есть над каждым крыша,

все они весьма непрочные,

и Творец смеётся, слыша

наши планы долгосрочные.

А кто угрюмый и печальный,

ходячей выглядит могилой —

он жизни смысл изначальный

не уловил душой унылой.

Ко всем я проявляю уважение,

но я не безразличный старикан,

и теплится во мне расположение

к умеющим держать в руке стакан.

Душе моей желаю отпущения

грехов былого тела злополучного,

и дай Господь ей после очищения

опять попасть в кого-нибудь нескучного.

Мне к лицу благополучие

и покоя покрывало,

раньше мысли часто мучили,

но прошло, как не бывало.

Я стакан тащу к устам

по причинам очень веским:

я ведь буду скоро там,

где и нечего, и не с кем.

Мне с девками уже не интересно,

от секса плоть моя освободилась;

ища себе незанятое место,

в паху теперь духовность угнездилась.

Я сделал так: расправил кудри,

подмёл остатки отвращения,

рубцы и шрамы чуть запудрил —

душа готова для общения.

Я подумал сегодня средь полночи,

что напрасно тревожимся мы,

и не стоит обилие сволочи

принимать за нашествие тьмы.

Стоять погода будет жаркая —

в такую даже не напиться,

когда, ногами вяло шаркая,

друзья придут со мной проститься.

И будет зной струиться жёлтый,

немного пахнущий бензином,

и будут течь людские толпы

по лавкам и по магазинам.

Прав разум, когда ищет и стремится,

и праведна душа, когда томится;

поскольку у души предназначение —

томление, предчувствие, свечение.

Гляжу вперёд в самообмане,

в надежде славы и добра,

но в историческом тумане

пока не видно ни хера.

Моё по долгой жизни обретение —

встречал его у старых заключённых, —

что выучился жить я, как растение:

рад солнышку, и мыслей нету чёрных.

Склероз, недавний друг мой близкий,

велик и грозен, как Аллах,

я сам себе пишу записки,

напоминая о делах.

Ещё мы не в полной отключке,

и нам опасения лестны,

чтоб как бы на свадьбе у внучки

не трахнуть подругу невесты.

Куражимся, бодрясь и не скисая,

обильно пузыримся всяким понтом,

и тихо приближается косая,

умело притворяясь горизонтом.

То, что мы теряем без возврата —

всё пустяк и мелочь, милый друг,

подлинная личная утрата —

это помираешь если вдруг.

Внезапно как-то стал я стар,

сижу, как баржа на мели,

а жизни дерзостный нектар

сосут подросшие шмели.

Хочу, чтоб мы слегка спесиво

седой кивали головой:

когда стареют некрасиво,

то стыдно мне за возраст мой.

С иллюзиями бережен доныне я,

любовно их лелея и храня,

иллюзии целебны от уныния,

а скепсиса боятся, как огня.

Душе, когда с возрастом тело убого,

теплей от забот бытовых,

а мёртвых приятелей больше намного,

чем полу– и четверть живых.

На склоне лет ужасно тянет

к душеспасительным мыслишкам —

надеюсь я, что Бог не станет

ко мне приёбываться слишком.

Судьба, фортуна, рок и фатум

со мною бережны, как няни,

когда, укрывшийся халатом,

я почиваю на диване.

Чем печень разрушать, кипя и злобствуя

на мерзости вселенских прегрешений,

разумней выпить рюмку, философствуя

о благости житейских искушений.

Поварясь в человеческой гуще,

я до грустной идеи добрёл:

нынче каждый на свете живущий —

сам себе Прометей и орёл.

Подводит память жизни длинность,

былое скрыв за пеленой...

Когда утратил я невинность?

И это было ли со мной?

Пускай старик нескладно врёт,

я не скажу ему ни слова,

уже никто не отберёт

у нас роскошного былого.

Я запретил себе спешить,

я не бегу трусцой противной,

хочу я медленно прожить

остаток жизни этой дивной.

Всё то, что вянет, киснет, чахнет,

внутри где плесень, мох и тина —

в конце концов неважно пахнет,

и это очень ощутимо.