Шрифт:
Интервал:
Закладка:
а многие живые так остыли,
что выпивкой уже их не согреть.
Уже в лихой загул я не ударюсь,
не кинусь в полыхание игры,
я часто говорил, что я состарюсь,
но сам себе не верил до поры.
Слежу пристрастно я и пристально —
с годами зрение острее, —
как после бурь в уютной пристани
стареют сверстники быстрее.
Есть у меня давно уверенность,
что содержанье тела в строгости
и аскетичная умеренность —
приметы лёгкой, но убогости.
Цветущею весной, поближе к маю
у памяти сижу я в кинозале,
но живо почему-то вспоминаю
лишь дур, что мне когда-то отказали.
Есть Божье снисхождение в явлении,
знакомом только старым и седым:
я думаю о светопреставлении
спокойнее, чем думал молодым.
Склеротик я, но не дебил,
я деловит и озабочен,
я помню больше, чем забыл,
хотя что помню – смутно очень.
Мотив уныло погребальный
звучит над нами тем поздней,
чем дольше в нас мотив ебальный
свистит на дудочке своей.
Когда б меня Господь спросил,
что я хочу на именины,
я у Него бы попросил
от жизни третьей половины.
Чем более растёт житейский стаж,
чем дольше мы живём на белом свете,
тем жиже в нас кипит ажиотаж
по поводу событий на планете.
Из ночи лёгкая прохлада
сошла ко мне, и в полусне
подумал я, как мало надо
уже от жизни этой мне.
Нас годы гнули и коверкали,
но строй души у нас таков,
что мы и нынче видим в зеркале
на диво прежних мудаков.
Следя, как неуклонно дни и ночи
смываются невидимой рекой,
упрямо жить без веры – тяжко очень,
поскольку нет надежды никакой.
Теперь я смирный старый мерин
и только сам себе опасен:
я даже если в чём уверен,
то с этим тоже не согласен.
Сегодня мне работать лень,
затею праздничный обед:
отмечу рюмкой первый день
оставшихся от жизни лет.
Не пожелаю и врагу
своё печальное терпение:
хочу я только, что могу,
и потому хочу всё менее.
К нам годы приходят с подарками,
и я – словно порча прилипла —
хочу кукарекать, но каркаю —
надрывно, зловеще и хрипло.
Былое живо в нашем хворосте,
ещё гуляют искры в нём,
и только старческие хворости
мешают нам играть с огнём.
Мне очень симпатичны доктора
и знаний их таинственное царство:
порой не понимают ни хера,
но смело назначают нам лекарство.
Кончается никчёмная карьера,
меняются в душе ориентиры,
мы делаемся частью интерьера
своей благоустроенной квартиры.
Про гибельную пагубу курения
врачи не устают везде писать,
и я стою на той же точке зрения,
но глупо из-за этого бросать.
Давно уже когда-то куролесили,
забросили мы это ремесло,
однако же ни ржавчины, ни плесени
ещё на нас нигде не наросло.
От помеси вранья и суесловия,
из подло сочетающихся звуков
рождаются духовные условия,
которые свихнут и наших внуков.
Никак не уловлю воспоминание
о времени, где был я дураком...
Недавно... И давно... И много ранее...
И ныне в состоянии таком.
Нет, я ни глубоко, ни далеко
смотреть не помышлял. Играл в игру.
Зато легко дышал, и жил легко,
а если даст Господь – легко умру.
Вдыхаю покоя озон,
с усилием видя и слыша,
старение – дивный сезон,
пока не поехала крыша.
В предчувствии и близости кончины,
хотя и знает каждый, что не вечен,
по-разному ведут себя мужчины,
блажен, кто наплевательски беспечен.
Раньше я не думал, если честно,
что такая это благодать,
что настолько будет интересно
гомон жизни вчуже наблюдать.
Напрасный труд, пустые хлопоты,
ненужных сведений объём —
вот наши жизненные опыты,
что детям мы передаём.
Такие случаются светлые дни,
такое души колебание,
что кажется – посланы Богом они,
чтоб легче текло прозябание.
Время сушит мыслящие стебли
на короткой жизненной дороге,
меньше я пишу теперь о ебле,
чаще начал думать я о Боге.
Когда я ночью слышу шорохи,
я не тону в предположениях:
то в отсыревшем нашем порохе
скребутся мысли о сражениях.
Увы, ничьё существование
уже никак нам не вернуть,
и нам целебно упование
на встречу позже где-нибудь.
Я сам рубил узлы в моей судьбе,
то мягко управлял собой, то строже,
всем худшим я обязан сам себе,
но лучшим я себе обязан тоже.
На кладбищах висит очарование,
несущее томительную ясность,
что жизни этой краткой дарование —
пустяшная случайная прекрасность.
Что-то вертится прямо с утра
в голове, где разгул непогоды...
Вот! Я думал о том же вчера:
наливать надо, помня про годы.
Вечер жизни полон благодати,
если есть мыслительная мельница —
и мели что хочешь, в результате
в мире ничего не переменится.
Стремясь и рвясь нетерпеливо,
победно молодость кричит,
а старость мешкает блудливо
и осмотрительно молчит.
На нас когда кидают девки взор,
уже зрачок нисколько не дрожит,
как будто непородистый Трезор
куда-то мимо них сейчас бежит.
Конечно, муки ада – не безделица,
однако, мысля здраво и серьёзно,