Теперь, когда ярость улеглась, проснулись и другие голоса бури, и в них зазвучала радость. Как душа, благодарная за то, что страдания отступили, обнаруживает, что жгучая боль пробудила в ней голос новой любви, веры и надежды, так и сейчас с горы начали подниматься голоса многих вод, рождённых мрачными тучами. Солнце продолжало своё шествие по небосклону. Буря не коснулась его, и сейчас оно уже довольно далеко склонилось к западу. Скоро сумерки в сером плаще начнут догонять его с востока, так же неумолимо, как скорбь следует за счастьем. Гибби, промокший и замёрзший, стал подумывать о том домишке, где его так ласково приняли, о дружелюбном лице хозяйки и о том, как нежно она ухаживала за ягнёнком. Дело было совсем не в том, что Гибби проголодался. Он вообще не думал, что хозяйка снова будет его угощать, потому что до сих пор ему ещё не доводилось есть из одних и тех же щедрых рук целых два раза в день. Он просто хотел найти на горе какую–нибудь сухую нору или расселину и переночевать поблизости от гостеприимного домика. Поэтому он поднялся и зашагал вниз, но никак не мог отыскать прежнего пути. Со всех сторон Гибби натыкался на отвесные скалы, с которых мог бы спуститься только ползучий змей; бурные потоки и залитые водой места не давали ему пройти. Уже начало смеркаться, а он всё ещё потерянно бродил по горным утёсам.

Наконец он отыскал тот самый ручей, который, как ему казалось, утром привёл его на вершину, и решительно побежал вдоль по течению, выискивая взглядом дружелюбную хижину. Но первым признаком человеческого жилья, попавшимся ему на пути, были высокие стены, окружавшие то поместье, в чьи ворота он заглядывал рано утром. Значит, крестьянский домик остался далеко позади, но ферма была совсем неподалёку, так что лучше всего будет снова отыскать тот самый амбар, где он так славно переночевал. Сделать это оказалось нетрудно, хотя было уже довольно темно. Гибби обогнул стену, подбежал к давешним воротам, перебрался через ручеёк, потом отыскал ручей побольше и бежал вниз по течению до тех пор, пока не приметил знакомый склон, покрытый клевером. Он поднялся по холму и снова увидел строгие очертания стогов, возвышающихся между ним и небом. Ещё минута, и он уже опять пролез в кошачью дверцу и оглядывался по сторонам в тёмном амбаре. К счастью, куча соломы всё ещё лежала на прежнем месте. Гибби с разбега прыгнул в самую середину, как крот, зарылся поглубже, свернулся калачиком и представил себе, что лежит в самой сердцевине той горы, на верхушке которой он сидел сегодня во время бури, и слушает, как наверху грохочет буйный грозовой ветер. От этих мыслей сон пришёл к нему ещё быстрее, чем обычно, и вскоре Гибби, посапывая, затих и спал намного спокойнее, чем Ариэль в расщелине старой сосны, куда заточила его злая колдунья Сикоракса.

На следующее утро Гибби мог бы спать и дольше, ведь молотьба в амбаре уже закончилась, а горластые петухи, будившие людей на работу, ничуть его не беспокоили. Однако у него внутри был свой собственный петушок, откликавшийся не на первые лучи солнца, а на бурчащий от голода желудок. Сначала Гибби осторожно выглянул из соломы, а потом вылез и встал. Всё было тихо; слышались только голоса петухов–пророков, вопиющие в пустыне пока ещё тёмного мира, да из хлева доносилось редкое мычание, а в конюшне раздавался глухой стук, когда тяжёлое копыто переступало с места на место.

Гибби вскарабкался на сеновал, нашёл ту самую головку сыра, которой лакомился вчера, набросился на неё, и проеденная в её боку дырка заметно увеличилась. Пожалуй, не всякие внутренности справились бы с такой пищей, да ещё и съеденной без воды и без хлеба, потому что сыр был сделан из снятого молока и был совсем сухим и жёстким. Но Гибби был крепким и здоровым зверьком, жилистым и мускулистым, и желудок у него работал безотказно. После еды он, естественно, тут же подумал о давешнем ручейке.

По соломенному скату он съехал с сеновала к двери и отодвинул кошачью заслонку. Но стоило ему выглянуть наружу, как он узрел ноги какого–то мужчины. Фермер–хозяин расхаживал между стогами, подсчитывая, сколько денег они ему принесут. Гибби тут же юркнул обратно и начал быстро прикидывать, куда бы ему спрятаться, если хозяину вздумается войти. Тут он увидел приставную лестницу, прислоненную к дальней стене напротив сеновала и конюшни, а возле неё на стене виднелась деревянная дверка, похожая на дверцу шкафчика для посуды. Гибби взобрался по лестнице, открыл неплотно прикрытую дверцу и обнаружил в стене отверстие. Он неосторожно просунул в него голову и сбил с полки какой–то глиняный кувшин, шумно разбившийся о вымощенный плиткой пол. Выглядывая ему вслед, Гибби увидел внизу небывалое богатство: на полках, как на параде, выстроились крынки и горшки, полные чего–то жёлто–белого, похожего на молоко, но другого цвета. Вдруг резко щёлкнул засов, дверь быстро открылась, и вошла женщина.

— Разрази её гром, эту противную кошку! — воскликнула она.

Гибби отпрянул, боясь, как бы в поисках кошки она не нашла истинного виновника. Женщина оглянулась вокруг, бормоча себе под нос все более–менее пристойные угрозы и проклятия, которые только могут срываться с уст почтенной шотландской крестьянки. Но всё молоко было в целости и сохранности, и гнев её понемногу утих. Она собрала черепки и вышла.

Тогда Гибби решил рискнуть и разведать, что там дальше. Он снова просунул голову в отверстие и увидел, что потолка в молочной нет и над верхними полками сразу начинается скат крыши. Однако та стена, в которой была дверь, оказалась короче, и на неё опирался потолок соседнего помещения, того, куда только что ушла женщина. Со своего места Гибби мог легко забраться прямо на этот потолок — что он и проделал, повинуясь вечному инстинкту бездомного существа, которому непременно нужно понять, где он находится, и как следует осмотреть всё вокруг. Тихо, как кошка, он прополз кругом по верхней полке и вскарабкался на дощатую поверхность. Это был потолок кухни, старый и потрескавшийся, и между досками кое–где виднелись большие щели. Гибби прильнул к одной из этих щелей и увидел много такого, что было ему непонятно. В углу стояла ручная маслобойка. Гибби принял её за уличную шарманку и обрадовался знакомому признаку цивилизации. Женщина подметала в комнате, заметая пыль к очагу, где уже потрескивал огонь. Над огнём висел громоздкий котёл с деревянной крышкой. Когда вода подогрелась, она вылила её в высокий деревянный таз и начала мыть в нём миски и тарелки, тем самым преподавая наблюдательному Гибби первый урок домашнего хозяйства. Потом она выскоблила сосновый стол, протёрла скамью и стулья, аккуратно расставила посуду на полках, оставив на столе только несколько кружек и мисок, и снова отправилась в молочную.

Вскоре она появилась снова, неся с собой большой кувшин. Затем, к изумлению Гибби, она приподняла крышку маслобойки, вылила туда содержимое кувшина и начала энергично вращать ручку. Гибби нисколько не удивился тому, что никакой музыки оттуда не последовало; он вообще уже не знал, чего ожидать от такого необъяснимого обращения с шарманкой. Но в то утро масло сбилось быстро, и вскоре Гибби изумился ещё раз, когда увидел, что из бочонка вынули желтоватую массу чего–то мягкого, но уже совсем не жидкого (хотя немного жидкости всё же вылилось обратно). Но когда женщина хорошенько промыла эту бесформенную массу и наделала из неё жёлтых кирпичиков, Гибби узнал в ней масло, которое видал в городских лавках, а иногда даже и пробовал по милости расщедрившегося торговца. Воистину, он попал в удивительный, благословенный край молока и мёда! Но только теперь, увидев как женщина трудится и как бережно она относится к своему молоку, мальчуган впервые сообразил, что и в деревне у всего тоже есть хозяин. Он понял, что замечательная еда вокруг — это всё равно, что товары в лавке, и их нельзя трогать, пока не заплатишь.