— Ни фига себе…

— Что это было? — поинтересовался Крюков.

Лидер одиннадцатого класса развел руками:

— А я откуда знаю? Может, аферисты? Типа денег вытянуть? Видали, как она смылась, когда «корочку» увидела?

— Ну может быть… — согласился Крюков.

Однако внутри он не был полностью согласен с таким простым объяснением. Что-то здесь было не так… Однако он не собирался заострять на этом внимание.

— Ладно, не парься, — сказал. — Доедай свой пельмень, а то остыло все. Так ты думаешь, у Юрова с Анастасией Николаевной что-то было?

Барковский молча кивнул.

— Он ведь с вами в «Спарту» не играет?

Парень снова покачал головой, на этот раз отрицательно.

— А почему?

Теперь Барковский, продолжая поглощать пельмени, просто пожал плечами.

— А ты знаешь, что он делает, когда вы играете?

Барковский снова покачал головой.

…На товарной станции ночью шла разгрузка рефрижератора со свиными тушами. Несколько грузчиков носили туши в стоявший неподалеку грузовик. Одним из этих грузчиков был Максим Юров. Вот он скинул тушу в грузовик, разогнулся… и увидел Крюкова, разговаривающего с бригадиром грузчиков. Бригадир испуганно изучал «корочки», которые демонстрировал ему капитан. Затем мотнул головой в сторону Юрова.

— Привет! — сказал Крюков, подойдя к Максиму. — Перекур сделаешь? Я договорился.

— Давно не виделись… — зло ответил парень. — Я же сказал, я не буду…

Крюков не дослушал, перебил его:

— Почему она попросила больше ей не писать?

Максим понял, что уклониться от разговора с прилипчивым капитаном не удастся, и направился в сторону — ни к чему другим было слышать их разговор. Когда отошли на несколько шагов, спросил:

— Думаете, она из-за меня прыгнула, что ли?

Это был странный разговор: оба собеседника не хотели отвечать на чужие вопросы, норовили задать свои.

— Эсэмэска отправлена утром в день самоубийства, — сказал Крюков. — Что случилось ночью?

— Откуда я знаю? Вы что, думаете, я ночевал с ней? И вообще, я сказал: хотите допросить — шлите повестку. И там со мной должен кто-то из взрослых быть!

Крюков цепко схватил его за плечо; тон его изменился.

— Слушай, Макс, хватит придуриваться! Ты же взрослый мужик, деньги зарабатываешь, матери помогаешь! Я же вижу, ты нормальный. Или я ошибаюсь? Маленький еще, за себя не отвечаешь? Сделал что-то, нагадил, а теперь в кусты: «Не бейте, дяденька!»

— Думайте что хотите. Только она это не из-за меня.

— Почему ты так думаешь?

И тут Максим не выдержал — затаенные, долго сдерживаемые чувства выплеснулись из него.

— Да потому что плевать ей на меня было, ясно?! — Он почти кричал. — И на то, что я работаю, и что учиться стараюсь! И на стишки, и на то, что я за нее подохнуть был готов! Она меня взрослым не считала!

— И ты ей написал об этом? Все выложил, что думаешь? А она попросила больше не писать?

— Да, выложил! После того как… увидел все!

— Что увидел?

— Что она… Что шлюха она, вот что!

— Что ты увидел? — настаивал капитан. — Где? Ну, говори!

Но парень уже снова уходил в себя, прятался в скорлупу.

— Где видел, там уж нет, — огрызнулся.

— Макс! — прикрикнул капитан.

— Говорю, стер все. И то, что я ей писал, тоже стер. У нее в телефоне смотрите.

— А ее телефона мы еще не нашли, — сообщил Крюков.

И тут же наклонился к собеседнику и доверительно сказал:

— Только это секрет, понял?

Однако Юров на доверие не поддался.

— Я ваши тайны хранить не стану, — сказал. — Я и свои-то сохранить не смог…

Крюков внимательно посмотрел на него.

— Тебе бы поговорить с кем по душам, — сообщил. — Лучше бы, конечно, с батей…

Юров отвернулся. Крюков понимал, что о его отце говорить не стоит. И потому заговорил о своем.

— Знаешь, у меня отец когда умирал, — начал он рассказывать, — он все, извини, пописать никак не мог — опухоль мешала. И вот он меня, пацана шестнадцатилетнего, просил, пока мать не слышит: «Игорёха, попереливай из ковшичка воду! Может, с этим звуком смогу…» А мне стыдно, противно было… Прикинь: я делал вид, что не услышал. Сразу уходил. Сбегал, по сути. А ведь это папа мой был… Да я бы сейчас на руках его носил, не отходил бы — только бы поговорить, только бы еще поговорить… И сейчас все время думаю: вот будь он жив, вот бы мы встретились — что бы я у него первым делом спросил?

И эта исповедь подействовала именно так, как и рассчитывал Крюков: Макс слушал, не пропуская ни слова, и едва капитан замолчал, спросил:

— И что?

Но Крюков не собирался и дальше говорить о себе — ему нужно было узнать побольше об этом парне.

— Не знаю, — сказал. — А ты?

Глядя в сторону, Максим сказал:

— Наверное… долго ли еще?

Сказано было непонятно, но Крюков понял.

— Что долго? Долго будет так больно?

Максим кивнул.

— Долго, — ответил Крюков. — Но все равно пройдет.

…В интерфейсе игры «Спарта» машина «Скорой помощи» с включенными мигалками подлетела к госпиталю. Двери машины открылись, и Шорина в костюме спасателя внесла на руках безжизненное тело Русановой.

В это время за спиной игрока раздался голос Барковского:

— Ир, ну хватит! Сколько можно? Выходи.

Ирина обернулась от компьютера. Барковский, с зубной щеткой в руках, стоял в дверях комнаты. Ирина глубоко вздохнула и послушно вышла из игры. Заглянула на свою страницу «ВКонтакте». На вкладке «Мои гости» мигал значок уведомления. Она включила его и увидела фотографию незнакомой женщины. Это была Тоша. Ира пожала плечами и уже собиралась выйти, как заметила рядом с Тошей альбом с фотографиями. Кликнула на него и увидела фото Тоши рядом с Крюковым. Это ее напугало и удивило. Она позвала:

— Миша!

…Между тем Тоша и Крюков в квартире капитана занимались оперативной работой. Тоша расположилась на диване, залезла на него с ногами, Крюков сидел за столом. У каждого было в руках по планшету, кроме того, перед Крюковым лежал его блокнот и пачка фотографий.

— Так, Белодедова Наталья, — провозгласил Крюков, доставая фото девушки и показывая его Тоше. — Есть такая?

Тоша проверила и покачала головой:

— Нет, ее в соцсетях нет.

— Ладно, — кивнул капитан. — Оппонент у нее — неизвестная женщина. Во время самоубийства Истоминой находилась в классе английского языка.