Я краснею, но она же сказала, что говорить об этом – естественно, поэтому решаю продолжать, раз уж начала.

– В общем, мне прям сильно хочется, чтобы эта рука… ну, опустилась ниже на… бёдра там или… ещё куда. И когда она поднимается обратно наверх, меня охватывает не разочарование, нет, а наоборот… такое чувство… такое чувство, как если бы кто-нибудь нашёл на берегу пёрышко чайки и щекотал бы меня изнутри… но это только вначале, потому что чем дольше он это делает, тем тяжелее я себе кажусь, и вся эта тяжесть где-то у меня в животе… и я чувствую… я чувствую…

– Возбуждение.

– Да. Наверное, это слово. Так вот, иногда, перед сном, я представляю себе, как… он, ну, он, гладит меня по спине. Если это можно считать сексом, то…

– Считать или нет – решать тебе.

Рэйчел иногда поглядывает на меня и больше совсем не улыбается. Так и знала, что нельзя признаваться.

– Тебе неприятно? – спрашиваю её.

Почему-то мне не всё равно, как с Цыпой. Наверное, потому что Рэйчел не раздражает меня так, как она.

– Нет. Всё нормально. Я думаю о том, как по-разному стёрта у каждого память. Мы ведь сами выбирали, что стирать, а что нет.

– Сами?

Мы останавливаемся.

– А ты не помнишь? Как выбираешь, вернее, соглашаешься с вопросами голоса о том, что именно нужно стереть?

У меня в голове резко начинает колоть. Так больно, что даже глаза сами собой зажмурились.

– Эй? Ты в порядке? – трогает меня за плечо Рэйчел.

– Да, всё окей.

Я стёрла свои воспоминания? Я сама навсегда вытерла его лицо? Зачем? За что? Что он должен был сделать, чтобы захотелось избавиться от воспоминаний о нём? И почему же я всё-таки его помню…

– Давай передохнём, – прошу Рэйчел, потому что сил дальше идти внезапно нет.

И мы садимся на ближайший к нам ствол выброшенного на берег дерева. Он такой белёсый, почти стерильный на вид; все они, эти деревья здесь выцвели под палящими солнечными лучами, все как один, и не скажешь, что раньше были разными деревьями, с различной формой веток и листьев, всех возможных оттенков зелёного. Теперь все одинаковые, обезличенные. Все мёртвые.

– У каждого из нас была своя исключительная причина это сделать, – рассуждает Рэйчел. – И не обязательно плохая. Знаешь… эм… я припоминаю статью о корейской молодёжи… что-то такое, как лечение смертью от депрессии. Ну, не настоящей смертью, конечно. Молодые люди добровольно ложились в гробы в специальных подвалах и находились в них по несколько часов. Так вот, кто-то таким образом лечился, а кто-то просто охотился за острыми ощущениями.

– Как много стёрла ты?

– Я? Ну, мой случай индивидуальный. Подозреваю, я вообще на все вопросы отвечала «нет», поэтому у меня они стирали блоки на собственное усмотрение.

– Ты многое помнишь.

– Мне сложно судить. Не с чем сравнивать. По первым ощущениям так вообще – пусто в голове. Но потом, если задуматься, что мы – наша личность, я имею в виду – это почти на сто процентов наша память, то ведь личность каждого сохранена.

По самой кромке воды идти легче, чем по песку и лесу. Ноги не вязнут, не мешают кусты.

Не уверена насчёт секса, которым все так озабочены, но я действительно думаю о нём почти постоянно. Не о сексе, о человеке. Во что бы ни упёрлись мои глаза, мысли всегда фокусируются на одном и том же: как бы он на это посмотрел? Что бы сказал? Какое решение выбрал бы?

И миссию семян я оттягивала, как могла. Почему? Потому что прожить даже три дня без него – это как-то неестественно.

Я ловлю себя на том, что часто оглядываюсь назад. Деревня уже давным-давно пропала из виду, а я всё ищу глазами чего-то. Может, стараюсь дорогу запомнить, чтобы точно вернуться назад?

– Скоро темнеть будет. Мы не пропустили эту землянку? Что он там тебе говорил? – спрашивает Рэйчел с нажимом на «тебе», так странно на меня взглянув, будто подтрунивает.

Для меня загадка, почему она это делает. Если рассуждать о симпатиях, то подстреленных птиц он приносит не мне, а Цыпе. Не сейчас, конечно, когда красная рыба у нас чуть ли не из ушей лезет, но всё остальное время, невзирая на срочность стройки, он всегда выделял пару часов на то, чтобы подстрелить для неё птицу. Иногда эти пару часов превращались и в пять – не всегда охота давалась ему быстро. Ребята, конечно, работали и без него, но с ним быстрее и эффективнее. Это ни для кого не секрет. Просто любая заминка всегда ожидает его окончательного решения.

– Не мне, а нам он говорил, что главный ориентир – остатки лодки. Их мы ещё не видели вроде бы. Она должна быть у самой кромки леса на песчаном пляже.

– Альфа сказал – день пути. Шли мы быстро и либо пропустили её, либо она уже вот-вот должна быть.

– Давай осмотрим этот пляж внимательнее. Согласна, шли мы с достаточной скоростью, если только он не бежал, что вряд ли. Вон там, смотри. Видишь? Что-то необычное.

Пляж здесь неширокий и спокойный, закрытый от ветра скалистыми выступами не только по обеим сторонам, но и прямо перед самим пляжем из воды торчат обломки скал. Больших волн здесь, по всей видимости, не бывает. Если бы мне нужно было выбирать место для жизни, я бы тоже поселилась здесь.

– Хорошее место, – говорю.

– Да, – соглашается Рэйчел. – Землянка где-то здесь.

– Как могли бы выглядеть останки лодки?

– Какая она была? Он что-нибудь говорил?

– Нет. Ничего. Только сказал, что вкопал на пляже ветку примерно напротив землянки, но надеяться на неё сильно не стоит, потому что ветром или приливом её могло бы легко повалить.

Мы оглядываемся назад и по сторонам – ветки нигде нет.

– Давай проверим твоё «необычное», хотя, как по мне – такие же кусты и ветки, как и все десятки километров назад.

На самом деле, пляжи здесь встречаются всё реже. Побережье в основном – одна бесконечная каменная стена. Иногда эта стена превращается в чашу, которая с приливами наполняется водой, а с отливами обнажается, оставляя заполненные морской водой и животными ванны. То место, где разбит наш лагерь – самый длинный и широкий пляж в окрестностях.

– Это не похоже на лодку… – мямлю я, когда мы подходим ближе.

– Но и на кусты тоже…

Да, это определённо нечто рукотворное. Это сгнившие, выбеленные солнцем и местами рассыпавшиеся в труху доски, которые застряли между кривых стволов сосен и молодого кустарника.

Оглядевшись по сторонам, я замечаю, что травы здесь мало и вся она однотипная. Чего тут действительно много – так это белёсых брёвен и веток.

– Вода доходит сюда. Она поднимается до этого уровня и дальше не идёт, – соображаю вслух.

– Это где-то здесь. Лодку, которую Альфа видел, могло тоже смыть.