все приходилось делать своими руками. Бедного Василия, внезапно умершего прямо на улице, в нескольких шагах от дома, месяц назад похоронили, а Глаша на неделю уехала в деревню к заболевшей матери, да что-то задержалась. На обед сегодня обещал прийти Шаляпин, и Ирина была рада этому, надеясь, что в присутствии Федора Ивановича не будет разговоров только про политику. Она расстелила белую скатерть, расставила фарфоровые тарелки, разложила серебряные приборы и салфетки, достала из буфета солонку из матового резного стекла и, удовлетворенно окинув взглядом сервированный стол, направилась в свою комнату переодеться. Решила надеть свое любимое темно-синее платье. Звонок в дверь заставил ее поторопиться, и она, на ходу застегивая на шее нитку жемчуга, подаренную ей отцом к шестнадцатилетию, пошла открывать.

Шаляпин вошел в квартиру первым, сразу наполнив пространство сценическим громогласием, запахом дорогого одеколона и комплиментами молодой хозяйке, которая хорошеет день ото дня, а легкая бледность ей даже к лицу. Сергей Ильич, напротив, выглядел усталым. Ирина, которой в последнее время не часто удавалось видеться с отцом, заметила, что, войдя в состав нового, уже второго по счету Временного правительства, тот заметно сдал. Прежде энергичный, жизнерадостный и крепкий, теперь он напоминал заезженную лошадь – заметно похудел, осунулся, вокруг глаз появились новые морщинки, даже походка изменилась, будто нес он на плечах непомерную ношу. И уж точно теперешний отец совсем не был похож на того удалого молодца, который прилюдно признавался в любви Софи Трояновской. Ники тоже, как и отец, выглядел озабоченным, был молчалив и задумчив, словно стараясь спрятаться в тени громкоголосого Шаляпина.

Ирина пригласила всех в столовую, а сама поспешила на кухню.

Гости, выпив по рюмочке вина еще из старых запасов, заготовленных покойным Василием и бережно хранимых отцом, ели молча, не спеша, наслаждаясь вкусом рассыпчатой гречки с ароматным подсолнечным маслом и тушеным мясом.

– Ох, Ирина Сергеевна, угодили, – Шаляпин с видимым удовольствием отправил в рот последнюю ложку гречки. – Каша просто отменная! Признаюсь вам со всей откровенностью, люблю поесть и всю жизнь с самого детства более всего боюсь голода. И наряду с пристрастием, позволю даже сказать, чувственным увлечением сценой, ощущаю в себе пристрастие к вкусной еде, – он повернул голову к Ракелову, видимо, продолжая разговор, начатый еще на улице. – Так вот, скажу я вам, Николай Второй к нашему брату не так относился, как Николай Первый. Тот и за кулисы зайти не брезговал, и с актерами поболтать любил. Как-то в ответ на фразу Каратыгина, что, мол, тот и нищих может играть, и царей, потребовал – а ну-ка, братец, меня изобрази!

– И что Каратыгин? – По лицу Ракелова скользнула улыбка.

– Изобразил, – довольным голосом пробасил Шаляпин и приосанился. – Повернулся к стоявшему рядом директору Императорских театров Гедеонову и, изумительно точно подражая голосу императора, произнес: «Послушай, Гедеонов! Распорядись завтра в двенадцать часов выдать Каратыгину двойное жалованье за этот месяц!»

– И что же государь? – Ирина начала собирать посуду.

– Государь? – Шаляпин заулыбался. – Поаплодировал.

– А жалованье? – Ирина остановилась в дверях с тарелками в руках, взглядом попросив Ники выйти за ней следом.

– В двенадцать часов на следующий день получил. Как сам распорядился – двойное.

Мужчины рассмеялись. Ракелов, извинившись, поднялся и вышел следом за Ириной. Шаляпин проводил его внимательным взглядом и вопросительно посмотрел на Сергея Ильича, который молча развел руками. Прихватив с собой графинчик с вином, они перебрались в кресла. 

* * *

– Ники, я так мало тебя вижу. Я соскучилась! – Ирина прильнула к груди Ракелова. – Скорее бы уж венчаться! И почему мы послушались рара, согласившись на этот срок? Сейчас бы жили одним домом…

– Мне тоже не хватает тебя, милая, – Ракелов обнял ее за плечи. – Но у меня столько работы! Находясь рядом с Александром Федоровичем, я чувствую себя вовлеченным в стремительный исторический процесс. Мы живем в такое странное время, когда будто бы и себе не принадлежим, – он замолчал, поглаживая Ирину по спине и чувствуя досаду оттого, что они сейчас в доме не одни.

Знакомство и близость с Ириной совершенно изменили уклад его жизни. Человек привычек, он всегда и все старался продумывать, просчитывать, избегать привязанностей и уж тем более романтических увлечений, предпочитая использовать свободное время для получения образования – основы будущего благополучия. Конечно, до встречи с Ириной он знал, что существует некая любовь – неизбежная прелюдия к женитьбе и последующей семейной жизни, которая в свою очередь является неотъемлемой частью бытия каждого добропорядочного человека. И если бы раньше кто-нибудь спросил его, что важнее, любовь или благополучие, он, наверное, выбрал бы второе. Но теперь, когда в его жизнь вошла, нет, скорее ворвалась, Ирина, Ракелов почти растерялся от обрушившихся на него новых ощущений и желаний. Вместе с Ириной в его рациональной жизни появилось что-то такое, чего нельзя было просчитать и предусмотреть. Прежде он думал, что физическая близость богоугодна, потому что служит продолжению рода, но Ирина открыла ему мир нежности, чувственной страсти, безрассудства и разбудила в нем готовность к безумству. Такая любовь его пугала. Даже находясь на службе в новом правительстве, чувствуя себя востребованным в столь важном для всех деле созидания новой России, Ракелов странным образом ощущал присутствие Ирины рядом с собой, ловил себя на отвлекающих от дела мыслях и желал встречи с ней вечером. Эту привязанность, делавшую его романтичным, а значит, уязвимым, даже приходилось преодолевать внутри самого себя, что вызывало раздражение и досаду. Может, поэтому, он и хотел скорее обвенчаться, чтобы, официально скрепив узы любви, поставить все на свои места, сделать предсказуемым и понятным. Вот и сейчас надо было как-то сказать Ирине о том, что ему предстоит уехать, быть может, даже на несколько месяцев, а отказаться от поездки нельзя – это личное поручение Керенского, потому что власть Временного правительства не может существовать без поддержки губерний, особенно в вопросе снабжения продовольствием.

«Ну и как же это сказать?» – озабоченно думал Ракелов, повернув голову к окну, за которым виднелся кусочек неба с облаками, размазанными рукой ленивого художника, бросившего свою никчемную и никому не нужную работу до лучших времен.

– Ирэн! – наконец решился он, и по его лицу пробежала тень грусти. – Меня отправляют в поездку. По центральным губерниям России. На несколько месяцев.

– Что?! – Ирина отпрянула. – А я? Как же я, Ники?

– Как только вернусь… – попытался продолжить Ракелов.

– Нет-нет, Ники, я не смогу так долго без тебя. Я поеду с тобой! Слышишь? С тобой!

– Ирэн, дорогая, это опасно. Знаешь ведь, что творится, – обеспокоенно пробормотал он. – Сейчас путешествие по железной дороге – не то, что