— Да, — ответил Дронго, — ваша мачеха Лилия до сих порсчитает, что он не мог совершить самоубийства.

— Я тоже так думала, — призналась Лайма, — но следовательБрейкш заверял меня, что это было типичное самоубийство. Я тогда быламаксималисткой, иногда спорила с отцом. В двадцать лет все кажется немногодругим. Я ходила на митинги, пела песни, голосовала за новую власть. Всепредставители старой власти мне казались чудовищными предателями собственнойстраны. И отца я не могла понять, когда он говорил, что я во многом неразбираюсь. Тогда писали и о сталинских лагерях, и о массовых выселенияхлатышей. Мы так ненавидели этот комсомол, что в институте вышли из него всейгруппой. Коммунистов мы не любили еще больше. И тогда я думала, что отецосознал всю ничтожность и аморальность этого коммунизма, которому служил. Ипоэтому покончил с собой. Ему стало стыдно за его прошлое. А мне теперь стыдно,что я могла тогда так думать. Сейчас у меня совсем другое мнение.

— Лучше стали относиться к коммунистам? — улыбнулся Дронго.

— Нет, — ответила она, — для меня они все равно осталисьтакими же чудовищами. Только я стала понимать, почему люди делают выбор. Иногданужно встать на чью-то сторону, не оставаться в стороне. Теперь мне не нравятсяни наши бывшие коммунисты, ни нынешние националисты. И я теперь лучше понимаюмоего отца. Такие, как он, всегда честно служат идее. Таких порядочных ипринципиальных людей всегда использует любая власть.

— И теперь вы не верите в его самоубийство?

— Не знаю. Я понимаю Лилию, но сама не знаю. Может, потому,что я не всегда понимала отца при жизни. А сейчас я чувствую, как мне его нехватает.

— Вы были в городе, когда произошла трагедия?

— Нет, я училась в Германии. Отец тогда помог мне уехать, ия училась там с девяносто первого по девяносто четвертый год. Он считал, что ядолжна знать иностранные языки и получить хорошее образование. Мы в институтепочти не учились. В конце восьмидесятых все ходили на митинги. Но диплом яполучила. А потом защитила диссертацию в Германии, на немецком языке.

— Он оплатил ваше образование? — поинтересовался Дронго.

— Да, — кивнула Лайма, — и даже когда отец погиб,выяснилось, что он заплатил вперед за три года. У меня не было никаких проблем.Но на его похороны я сразу прилетела. Лилия чуть с ума не сошла, и я тогдастала к ней относиться немного по-иному. Она очень любила моего отца.

— А ваша мать?

— Не знаю. Мне кажется, что у нее это было — как сказатьпо-русски? — увлечение молодости. Она была старше отца на три года. Ему былотолько девятнадцать, а ей двадцать два, когда они познакомились. И через годпоженились. Сейчас я понимаю, что они были абсолютно разные люди. Он былромантик, лидер, вожак молодежи. Любил шумные компании, друзей, людей. У моейматери другой характер, она более спокойная, более приземленная, что ли… Яправильно говорю по-русски? Мои родители были очень разные люди и вскореразошлись. Мама снова вышла замуж, а отец потом женился на Лилии. Может, так идолжно было случиться, но он всегда встречался со мной, присылал мне подарки,никогда обо мне не забывал. Даже ходил с Лилией на все мои праздники в школе. Ятогда Лилию не очень любила. Мне казалось, что она отняла у меня отца. А потомя узнала, что отец сначала развелся с матерью и только через некоторое времяпознакомился со своей второй женой.

— Ваша мать не говорила о близком друге отца, который училсяс ним в школе и в институте? — спросил Дронго.

— А как его звали? — поинтересовалась Лайма.

— Не знаю. Но это был его самый близкий друг. Они вместеучились в школе, потом в институте. Друг был моложе Арманда на один год. Онидаже, по-моему, вместе работали в комсомоле.

— Тогда это Александр, — кивнула Лайма, — Александр… А вотфамилию его я не помню. Но такой близкий друг у него был, о нем мне мама не разрассказывала. С ним еще была связана одна очень загадочная история. У материхранились свадебные фотографии, на которых они снялись всей компанией. Иоднажды к ней домой залезли воры. Ничего не унесли, хотя у нее были какие-тоденьги, часы, магнитофон. Но воры почему-то взяли все свадебные фотографии.Потом милиция вернула ей фотографии, но не все. Ни на одной из них не оказалосьих друга Александра. Потом мы выяснили, что и у отца тоже не осталось ни однойкарточки его бывшего друга. Только детские снимки. Отец говорил, что Александрпереехал куда-то в Сибирь. И с тех пор ему не звонил, не писал.

— Ясно, — кивнул Дронго. Было понятно, что неожиданнопоявившиеся «воры» искали только эти фотографии будущего разведчика, подчищаяего новую биографию. Пока все совпадало со словами Лагадиньша, но они вполнемогли оказаться лишь уловкой. Ведь у Арманда мог быть друг, которыйдействительно уехал в Москву на учебу и стал разведчиком-нелегалом. Но это неозначало, что сам Лагадиньш был тем самым человеком. Он вполне мог использоватьбиографию чужого человека.

— И больше вы про этого Александра ничего не слышали?

— Нет, ничего.

— Вы ходили в дом к вашему дедушке? В дом, где вырос вашотец?

— Конечно, ходила. Мое детство прошло в той огромнойквартире. Я даже каталась там на самокате. И помню дедушку. У него была такаямягкая бородка. Я там часто бывала, всех соседей знала.

— На лестничной клетке жили еще две семьи?

— Верно. Угловую квартиру занимали Поповы. Глава семьи былгенералом, потом они уехали, а квартиру дали Березкиным. Березкин был крупнымстроителем, кажется, управляющим трестом. Он давно умер, и теперь в тойквартире живет его сын, тоже, кажется, строитель, со своей семьей. С ихмальчиком я тоже была знакома, хотя он младше меня лет на семь или восемь.Сейчас работает в какой-то фирме. Но тогда ему было шестнадцать лет. Он мнеговорил, что никогда не видел более ужасного зрелища, чем вид моего мертвого отца.Извините меня, — Лайма отвернулась и, достав платок, вытерла набежавшую слезу.

Официант принес три чашечки кофе. Дронго не стал говорить,что предпочитает чай, а Фешукова и Лайма с удовольствием потянулись к чашкам.

— А в другой квартире? — напомнил Дронго.

— В другой жил известный ученый Витолдс Кловис, — оживиласьЛайма, — он был известный хирург. Очень известный. Как и мой дедушка. Онииграли друг с другом в шахматы. У него остался очень красивый сын — ЭмильКловис. Он, правда, до сих пор не женат. Эмиль старше меня на несколько лет, иодно время наши старики даже хотели, чтобы мы подружились и поженились. НоЭмиль слишком занят своей особой. Он тоже врач, довольно успешный стоматолог.Наши старики даже умерли вместе, с разницей в один год. Сначала его отецВитолдс в восемьдесят втором, а потом мой дедушка — в восемьдесят третьем.

— А другие соседи?

— На третьем этаже жили еще три семьи. Но я их не помню. Ана первом жил замечательный актер — Яков Чирко, он был известным актеромрусского театра, снимался в кино. К нему ходили в гости Вия Артмане, ИварКалныньш. Мы бегали смотреть на этих актеров. Особенно нам нравился Калныньш.Мы все были в него влюблены.