В этот момент в его номере зазвонил телефон. Дронго снялтрубку и услышал тихий голос Лилии Краулинь:

— Простите, что я вас беспокою. Мне сказали, что вы весьдень работали вместе с Татьяной. Спасибо, что вы так стараетесь.

— Ничего. Как вы себя чувствуете?

— Пока держусь. Врачи говорили, что у меня есть время, нотеперь уверяют, что все прогрессирует слишком быстро. Смешное слово«прогрессирует». Как будто идет развитие в лучшую сторону.

— Да, — сдержанно согласился Дронго, — у них свои термины.

— Я начала думать о смысле нашей жизни, — призналась Лилия,— никак не могу понять, почему Бог дает нам душу, позволяет нам чувствовать,осознавать, любить и одновременно точно знать обреченность нашего положения.Как это несправедливо! Приговаривать каждого родившегося к смерти независимо отего дел и поступков.

— В эволюции это называется развитием, — меланхоличнозаметил Дронго.

— Старое уходит, новое нарождается. Но там нет сознания. Инет любви. Я не знаю, зачем это нужно Богу, но раз все было задумано такимобразом, значит, нужно. Как вы считаете?

— Не знаю, — честно признался Дронго, — мне бывает оченьстрашно, когда я думаю о таких вещах. О бесконечности Вселенной, обесконечности времени, которое мы не можем понять, и размеров, которые не можемобъять. Это непостижимые вещи для обычного человеческого мозга.

— Как вы считаете, у меня есть надежда?

— Вы хотите лечь на операцию?

— Нет, вы меня не поняли. На операцию мне уже поздно. Яхотела у вас узнать, есть ли у меня надежда узнать имя настоящего убийцы?

Дронго молчал, ошеломленный ее словами. В этой женщине жиланеистовая вера в ее мужа, умершего уже много лет назад. Как же сильно она еголюбила!

— Алло, вы меня слышите? — спросила Лилия. — Куда выпропали?

— Я ничего не могу вам пока сказать, — ответил Дронго. Он нехотел ее обманывать.

— Понимаю. Спасибо вам за откровенность.

— Вы знаете, Лилия, — проговорил Дронго, — я думаю, что всезнакомые с вами женщины немного вам завидуют.

— Мне? Вы шутите? Почему?

— Вы сами сказали, что у всех у нас путешествие в одинконец. И все знают об этом. И все понимают, что это путешествие с заранееспланированным печальным исходом. У некоторых оно проходит буднично, незаметно,как обычное перемещение из одной точки пространства в другую, из одного временив иное. А у вас была такая большая любовь, такая яркая жизнь. Вы счастливыйчеловек, Лилия, потому что в вашей жизни было такое чувство.

— Да, — чуть подумав, согласилась она, — может, вы и правы.Если посмотреть с этой точки зрения. Вы знаете, я сейчас вам скажу то, чтоникогда и никому не говорила. О чем вообще не говорят, — она чуть запнулась.

Он терпеливо ждал.

— Арманд был единственным мужчиной в моей жизни, — быстропроизнесла Лилия, — ни до, ни после у меня никого не было. И уже не будет.Что-то я разболталась. Это, наверное, воздействие лекарства. Извините меня замою болтливость.

— Ничего страшного. Отдыхайте. Я вам завтра позвоню.

— До свидания, — произнесла она, и он осторожно положилтрубку.

Потом взглянул на телефонный аппарат. Неужели такое ещевозможно? В наш прагматичный технократический двадцать первый век? Вшестидесятые годы, как и все бакинские мальчишки, он гадал, каким будет этотмагический год с тремя нулями? Как встретит человечество двухтысячный год?Тогда им казалось, что будущее невообразимо прекрасно. Без войн, без болезней,без глупости, подлости, предательства. Как они мечтали заглянуть в это будущее!

Действительность оказалась не только более прозаичной. Новыйвек начался с одиннадцатого сентября две тысячи первого года, когда авиалайнерыврезались в башни Торгового центра Нью-Йорка. Он начался бомбежками Югославии,когда в центре Европы самолеты самых демократических стран мира убивали икалечили детей, стариков, женщин только потому, что нужно было принудить одногонеугодного президента к определенным политическим уступкам.

Новый век начался войнами в Афганистане и в Ираке, взрывамибомб в Израиле и Палестине, трагедией в Мадриде, адом Беслана. Новый векначался с противостояния двух цивилизаций, выливаясь во всеобщее безумиецивилизованного мира, в котором человеческая жизнь перестала быть доминантойвсех рассматриваемых проблем. Новый век оказался жестоким и гораздо болеестрашным, чем все предыдущие. И впереди цивилизацию, видимо, ждут новые,неслыханные ранее потрясения. Разве могли они предусмотреть нечто подобное вконце шестидесятых? После Карибского кризиса казалось, что все поняли опасностьядерной катастрофы. Мир должен был стать лучше, чище, удобнее. Но ничегоподобного не произошло. Солнечный мир детства остался не только в прошлом.Развалилась страна, в которой Дронго вырос и которую любил, в которой провелсвое детство, юность и большую часть своей взрослой жизни.

А если бы они тогда все это знали, что они изменили бы? Илилюбое изменение неминуемо привело бы к еще большим катастрофам и трагедиям?Дронго сел в кресло и закрыл глаза. Арманд Краулинь. Ваша супруга так верила ввас, она вас так любила! Вы не имели права думать о самоубийстве, вы не имелиправа влезать в петлю. Нужно понять, что именно с вами произошло. Нужнопоговорить со всеми и осознать, в какой последовательности тогда происходилисобытия. Почему ключи оказались так далеко и почему запонка влетела в стену уокна? Нужно все это понять, чтобы узнать истину.

Дронго спустился вниз в половине седьмого, чтобы отправитьсяв «Гуттенберг». Перед этим он минут десять чистил зубы и полоскал рот, а затемиспользовал ментоловый дезодорант. От испанского супа «гаспаччо»,приготовленного в Андалузии, никогда не оставалось никакого запаха, нолатышский аналог оказался другим.

На улице было уже темно, на другом берегу светились огнистарого города. Перед зданием отеля выстроилась вереница такси, ожидавшихклиентов. Дронго подошел к портье.

— Я просил заказать для меня столик в «Гуттенберге».

Портье посмотрел в книгу заказов.

— Да, — кивнул он, — вам заказан столик.

— Ресторан отсюда далеко?

— Пять минут ходьбы, — ответил портье, — или десять.

— Спасибо, — Дронго отошел от стойки. Можно было неторопиться. И в этот момент он услышал, что его снова зовет портье.

— Вас к телефону.

«Может, она отменила встречу», — подумал Дронго, вспоминаясимпатичную журналистку. Но в трубке раздался рассерженный голос АйварсаБрейкша.