Есть к тому же в характере приятеля своеобычная черточка — абсолютная нетерпимость чьего-либо права поступать по-своему. Должно быть сделано так, как считает нужным Федя! И баста! Поучать умеет, любит и не упускает малейшего случая доказать всем и каждому: исключительно он один знает и может, как надо.

Доведись ему родиться пораньше и с местом подгадать, наверняка сподобился бы учить Гомера рифмовать, Королева делать ракеты, Суворова побеждать, Дантеса стрелять из дуэльного пистолета, а Нестерова с Чкаловым — летать. Излагать подробности своих успехов на этом поприще Федор может бесконечно. Но, опять же по словам гения, его так ни разу и не побили.

Федин голос, в «мирной» жизни самого обыкновенного тембра, при чтениях наставлений делается скрипучим, как несмазанное колесо дряхлой деревенской телеги или азиатской арбы. Наверняка ему цены бы не было в качестве учителя начальной школы, классного руководителя какого-нибудь третьего-четвертого «А». Впрочем, скорее «Г».

А работает несбывшийся знатный педагог научным сотрудником в физическом институте Академии Наук. Кандидат этих самых наук. Я догадываюсь, почему не стать Феде доктором, но при нем молчу. Это в наше просвещенное время о таких скажут «склонен к менторству». Раньше их называли просто — зануда!

Баня, особенно уважаемая и часто посещаемая Федором, вполне современная, с двумя парными и бассейном. Все там как надо, всегда чисто, аккуратно… Но вот цена не совсем демократична. Она, хотя и общественная, самая дорогая в городе, поэтому наполняемость не на высоте. Последнее нашему приятелю особенно приятно: меньше народу — больше кислороду.

Знатоки обычно чередуют заходы в «финскую» парилку, в просторечье «сауну», и «русскую». В первой температура доходит до ста двадцати по Цельсию, веник не применяется. Принцип прост: сиди — потей. В русской — около сотни, зато с веничком. Размахивай как веером, хлещи себя, массируй… Восторг!

Как-то, по осени, невзирая на цену билета, в бане оказалось довольно людно. Зашел Федя в сауну, а там практически полно. Свободное место — только напротив и чуть слева от входа, рядом с каменкой. Там наш фанат и разместился.

Прошло минуты три-четыре, и остальные «финны» раскалились, вспотели, повыходили. Федор остался в гордом одиночестве. Но, поскольку уже пригрелся, пересаживаться куда-либо поудобнее не стал. И тут началось самое интересное.

В парилку вошел довольно пожилой мужчина, из одежды, естественно, в одной глубоко надвинутой специальной фетровой шапке типа панамы с широкими полями. Виднелась только нижняя половина лица. Раньше в бане наш герой его определенно не встречал.

Вошедший сделал два шага вперед, потрогал полок, отдернул руку (горячо!), положил фетровую же подстилку буквально в паре сантиметров от притихшего Феди, и уселся. И это в пустой просторной парной! Там на полке свободно размещается от десятка до дюжины любителей погреться, в зависимости от степени упитанности и размера чресл…

Потеющий кандидат наук был слегка ошарашен вопиющей бесцеремонностью нежданного соседа, но и рад несказанно — подвернулась возможность проявить свои лучшие качества!

Наставник начал издалека.

— Скажите, уважаемый, — Феде показалось, будто при звуке его «приятного голосочка» новоявленный чуть вздрогнул, — а знакома ли вам такая фамилия — Никулин? Юрий Владимирович, если уж совсем точно?

— Разумеется… — последовал несколько суховатый ответ причинителя неудобства. Он при этом, по Маяковскому, даже «не повернул головы кочан»…

— Тогда, очевидно, вам известна и знаменитая в прошлом телепередача «Белый попугай»? — поплавок заплясал, опытный рыболов готовился грамотно подсечь добычу… — Где артисты анекдоты травили, а Никулин был ведущим и самые крутые выдавал?

— Да, конечно…

В процессе нравоучения в парилку зашли еще двое любителей жара, и один из них, помоложе, поинтересовался у Фединого «воспитанника»:

— Пап, ты как?

Панама в ответ буркнула:

— Все нормально…

Просветитель, воодушевленный расширением аудитории, продолжал.

— Вот он, Никулин, очень любил анекдоты не простые, а так называемые ситуационные, например такой…

Тут наш знаток с модуляциями в голосе и старательно гримасничая пересказал давно известную никулинскую хохму:

— «Сидит себе один мужик на рельсе, подходит к нему другой мужик… И говорит: «Подвинься!..» Ха-ха-ха-ха!.. На рельсе!..

Не услыхав ожидаемого в ответ взрыва смеха и других проявлений признания его актерского таланта, Федя даже немного обиделся. Хотел было еще поучить невежу уму-разуму, но не успел.

Сидящий рядом по-прежнему не поворачивался в сторону назидателя, но зато от его негромких слов все происходящее как бы развернулось и приобрело новый смысл.

— Дело в том, что я совсем не вижу… И для меня это место, напротив двери, самое удобное. Если бы я знал о вашем присутствии, взял бы в сторону… Но вы сидели тихонько, как… — в паузе отчетливо прозвучало несказанное «кучка дерьма», — Поэтому прошу прощения, сейчас пересяду.

Надо ли говорить, насколько стремительно незадачливый шутник рассыпался в извинениях, заверил: он уже вдоволь нагрелся и умоляет не беспокоиться, забыть об имевшей место неловкости, ни в коем случае не хотел никого обидеть… И скрип из голоса куда-то пропал!

Выскочив за дверь, Федор трусцой проследовал в раздевалку. Мимоходом взглянул в зеркало на свою обычно благостно-розовую физиономию. И не сразу сообразил: отразившийся там скукоженный перезрелый помидор — это она и есть…

Курить — здоровью вредить!

Мой отец в сорок втором году подвиг совершил. Он в войну был в партизанах: в октябре сорок первого только семнадцать исполнилось, в армию не взяли. А в отряд — вполне сгодился.

Батя, к слову, стрелять уже неплохо умел, даже на охоту ходил. Первое время, месяц-полтора, на операции все же не брали, потом уже и в боях участвовал. И поскольку стрелял хорошо, то после серьезного, как сейчас бы сказали, тренинга, попал в отделение снайперов. Тогда их так не называли, только задачи имели особые.

В том числе довелось ему и «покуковать», притом довольно успешно. Эта часть его биографии не связана с предсказанием кому-либо, сколько суждено жить. Совсем наоборот.

В феврале-марте второго года войны он, периодически сменяясь, с такими же хлопцами из отряда, сидел по несколько часов на дереве с винтовкой да высматривал, не появится ли в пределах видимости и, соответственно, прицельного выстрела, силуэт в немецкой форме.

Происходило это на краю так называемых «Витебских ворот». Был такой своего рода разрыв в линии фронта, почти сорок верст шириной, в малопроходимой местности на севере Белоруссии.

Около года по этим «воротам» шла подпитка партизанского движения, пока осенью того же сорок второго фашисты их не прихлопнули. Но обошлось им это недешево.

И мой отец, по его словам, пяток вояк гитлеровских успокоил. «Укукошил», так сказать. Потому что снайперов на деревьях называли «кукушками».

Они, пацаны-партизаны, считали особым шиком махоркой подымить. А если