аппетит нагулять. Например, взглянуть на речку-быстротечку. Она в этом смысле уникальная. Можно сказать, воробью по колено, а течение как под напором. Вода — холодная, чистая, можно пить. И рыбка водится, он-то не рыбак, а сосед, наезжающий в основном летом, регулярно таскает плотву, окуньков, а то и форель. Уговаривает: заведи удочки, а я уж тебя всему необходимому мигом научу, будешь ушицей баловаться. Может быть, когда-нибудь… У Бога дней много.

Набросил куртку, сунул ноги в меховые ботинки, помня заповедь: «держи ноги в тепле, а голову в холоде!» Шапку не носил принципиально — не по возрасту густые, хотя и с проседью волосы замерзнуть черепушке не дадут. Перчатки тоже надевать не стал — не на час собрался.

Кроме речки, смотреть не на что и не на кого. Живности они здесь не держали. Летом привозили своего городского увальня, стерильного усатого-полосатого мурлыку — погулять, жирок разогнать. А зимой — зачем? И заводить в доме котика-собачку ни к чему. Придется ежедневно ездить, кормить, убирать… Слишком хлопотно и ответственно. Ни ему, ни жене с ее постоянными юридическими заморочками это не подходит.

Зато птицам тут рай. В теплое время приятно просыпаться под их перепевы-пересвисты. Соловьи просто оглушительные. Зимой, естественно, потише. В гости наведываются лишь синицы, воробьи да вороны.

Из тех особо приметна одна — самая «рослая», довольно наглая серо-черная хитрунья. Ее частенько наблюдали вблизи компостной кучи, где всегда найдется кусочек чего-нибудь интересного — не сыра, он ей вообще-то противопоказан, а то куриная косточка, то сальная шкурка… Прочих пернатых не терпит, отгоняет. Конкуренция! Жене мнится: это особь женского пола, и зовут ее либо Клара, либо Кармен. А он уверен — мужчина. Соответственно — Карл и ли, скажем, Кларнет…

Убедился — река не замерзла и, похоже, не собирается. Темная, почти черная полоска быстрины около полутора метров в ширину слегка парила. Заметно было стремительное, чуть бурлящее течение.

Он несколько минут смотрел, ни о чем не думая. Правду говорят: текущую воду можно созерцать бесконечно, но только не в такую холодину. Мужчина взял горсть снега, подержал, помял, чтоб подтаял, слепил комок, бросил в воду. Всплеска не получилось. Ну, что ж. Пора. Уши начинали зябнуть. И руки, даже в карманах. Повернувшись, бодро зашагал обратно.

На половине подъема вдруг остановился и даже тряхнул головой, не веря собственным глазам. Посредине тропинки вполоборота к нему сидела ворона.

— Каркуша, тебе чего? Ошалела?! А ну, брысь! Или как там у вас, кыш-ш!

Птица секунду-другую смотрела на невежу черным блестящим глазом, бочком подпрыгнула и полетела, казалось, прямо ему в лицо. Она пронеслась буквально в полуметре от головы, и он, ощутив упругий толчок воздуха из-под взмахнувшего крыла, невольно сделал шаг в сторону.

Отставленная нога почему-то не нашла опоры. Уже проваливаясь, падая, понял: яма! Яма для сосны…

Неосознанно, инстинктивно тело попыталось извернуться… Страшная, немыслимо обжигающая боль пронзила ногу одновременно с противным хрустом, который мог означать только одно. Словно огромная игла прошла под кожей и вонзилась в мозг. Сознание померкло.

Когда открыл глаза, происшедшее вспомнилось не сразу. Снег под щекой… Как я здесь оказался? Ах да, подвернул ногу. Тогда почему нет боли? И вообще поврежденной стопы не чувствую… Да и второй — тоже. О, черт, черт! Похоже, обморозился… Немудрено: когда выходил из дому, было за двадцать пять, а сейчас, с наступлением сумерек, вполне возможно, еще холоднее. И руки стали словно чужими, с непослушными, онемевшими пальцами. Пальцы, пальцы!.. Главный, незаменимый инструмент хирурга… Еще немного, и без долгого лечения, а то и ампутации, не обойтись.

Подступившая паника сыграла свою роль. Рванулся в тщетной надежде сделать невозможное — вытащить из ямы намертво застрявшую сломанную голень. Нового болевого удара не было. Вместо него к горлу подступила тошнота, глаза заволокло туманом.

А потом он, неожиданно легко высвободившись из ледяного капкана, с удивительным проворством пополз, почти побежал на четвереньках к жилью, оставляя в снежной целине две борозды, как заправский вездеход-квадроцикл. На дорожке, глядя на него внимательно и удивленно, по-прежнему сидела ворона. Как же ее все-таки зовут? Карл? Клара?.. Да нет же! КАРМА!.. Вот ее настоящее имя. И сущность…

Калитка, при выходе запертая на засов, с его приближением открылась сама. Добравшись до крыльца, снежным барсом взлетел по ступеням. Входная дверь также не оказала сопротивления. Оказавшись в тепле, не стал разуваться, лишь смахнул снег и по-детски резво, на одной ножке, допрыгал до кресла перед жарко пылающим камином. Блаженно погружаясь в упруго-податливые кожаные объятия, подумал: а кто подбросил дров? Не иначе, жена приехала и хлопочет… Щедро плеснул коньяка в оставленный на сервировочном столике бокал.

И внезапно, без всякого перехода, оказался лежащим на мягком горячем песке. Ритмично, негромко и ненавязчиво рокочет морской прибой. Где-то рядом щебечут дети, возводя вечно-недолговечные песчаные замки. Доносится смутно знакомая музыка — «Ламбада»?.. «Сюзанна»?.. Солнце не печет, не жжет, а ласково греет. И подступает сладкая, сладкая дрема…

Ворона, сидя на дереве в нескольких метрах от застывшего в неловкой позе существа, наблюдала за ним пристально и бесстрастно. То, что недавно крикнуло ей «Кыш!» и совсем неподобающее «Брысь!», как мерзкой хвостатой твари на четырех лапах, не шевелилось. Она трезво оценивала ситуацию, прикидывая, когда наконец можно будет попробовать его на вкус. Начинать полагается по обычаю, с глаз. Должна же быть хоть какая-то польза природе от ее «царя»… или, если угодно, «венца»?

Зимняя сказка продолжалась по своим законам. Сказки ведь — не сериалы, в них богатые не плачут и не каждой Золушке достается принц. Темнело. Снегопад постепенно накрывал мир толстым, махровым, но отнюдь не теплым одеялом…

Мороз — милосердный убийца. В отличие от огня, воды и прочих торопливых собратьев по ремеслу этот беспощадный палач не мучает и не истязает свои жертвы. Не омрачает последние мгновения болью и страданием — напротив, дарует сладостные чудесные видения. Погружая приговоренного в сонную пучину, откуда нет возврата, холод парализует волю к сопротивлению, а заодно избавляет от ужаса ожидания неотвратимой гибели.

И душа уходит исподволь, беззаботно, подобно легкой искристой снежинке, только не падающей, а невесомо взлетающей туда, где нет ни горя, ни радости, ни жизни.

Человека не стало. А снег все падал и падал.

Продолжение не следует

Один мужчина, будучи временно холостым по случаю отдыха жены с сынишкой на море, возвращался в свое одинокое жилище со второй смены. У поликлинических хирургов она заканчивается в восемь вечера. Или в двадцать, что корректнее, но не так