Неделя промелькнула как один миг. В конце семинара, уже в поезде на Лондон, музыканты неукоснительно соблюдают старую традицию: они выкупают весь вагон и, отъезжая от Пензанса, заказывают в промышленных масштабах пиццу, с тем чтобы ее доставили к следующей остановке. Этой традиции уже столько лет, что компания, доставляющая пиццу, точно знает, что делать. Может, я и покажусь вам мизантропом, но учитывая, какой бурной была прошедшая неделя, все, чего я хотела, — передохнуть немного в тишине и поспать. Поэтому я забронировала себе место в другом вагоне. Но не успела я расположиться, как рядом снова возник Мэтт. Он ушел с вечеринки, чтобы составить мне компанию.

— Да нет, иди развлекайся, — сказала ему я.

Но Мэтт был настойчив. Он сел рядом со мной. Мы говорили обо всем на свете, вагон мягко покачивался, и я чувствовала, что вот-вот усну. К нам то и дело заглядывала какая-то девушка с той вечеринки и пыталась увести Мэтта обратно, но он всякий раз отказывался со словами:

— Нет, Мин хочет, чтобы я побыл здесь.

Я этого не говорила, и была бы совсем не против, чтобы он ушел, но я уже поняла, что это — неотъемлемая черта характера Мэтта: переложить на кого-нибудь ответственность.

Когда мы вернулись в Лондон, его настойчивость окончательно меня покорила. Мое сопротивление было сломлено. Мы начали встречаться. Он жил в Манчестере, я — по-прежнему в своей квартире в Харроу. Когда была такая возможность, мы чередовали: неделю жили на юге, неделю — на севере. Так и ездили туда-сюда, и Мэтт всегда был рядом. Я отыграла серию концертов и решила сделать передышку, чтобы подготовиться к выпуску CD, который должен был выйти к Рождеству. Sony планировала турне по Корее, Мэтт готовился к защите диплома в Королевском северном колледже, и я сократила число выступлений. Мне было несложно ездить туда-сюда.

Мы приближаемся к главному. Осталась пара месяцев. Я много времени проводила с Мэттом в Манчестере. Мы были вместе всего несколько недель, но я уже начала в нем сомневаться. Он был младше меня на шесть лет, студент-переросток. А я собиралась в гастрольный тур — продвигать свой CD. Мы находились на разных жизненных этапах. Я вскоре собиралась «осесть», но у него и мыслей таких пока что не было. И я стала задумываться о том, что Мэтт не совсем мой человек. Он был легок в общении, даже слишком легок, и умел уболтать кого угодно, чтобы получить желаемое. Мысленно я уже приняла решение с ним расстаться. Он был собственником, и многих моих друзей это настораживало. Может, я просто переросла потребность от кого-то зависеть. А может, когда я смотрела на наши отношения со стороны, я, пусть даже и не осознавая этого в полной мере, видела в них отражение того, как ко мне относились другие люди в течение многих лет. И мне это не нравилось. На какой-то момент мне показалось, что я вполне могу стать независимой, и преодолевать — вдвоем со скрипкой — любые трудности самостоятельно. Я была исполнителем с мировым именем, у меня было свое место в жизни, свои друзья. Как и Риччи, я была готова пройти через все это. В конце концов, мы с Мэттом знакомы всего пару месяцев. Если расстаться сейчас, его раны заживут быстро. Не то, чтобы он мне не нравился, просто я понимала, что эти отношения не для меня. Я изложила ему свои сомнения. Он сказал:

— Мои родители поженились, когда им было двадцать.

Меня подкупило это тонкое замечание. Неопытность и неуверенность могут стать основой чего-то крепкого и долговечного. В конце концов, и у моих родителей все вышло именно так. И мы остались вместе. Был конец октября.

За неделю до этого я давала последний концерт и играла Трио для фортепиано, скрипки и виолончели си-бемоль мажор Шуберта. Скрипка очень идет его произведениям. Она подчеркивает тот терпкий вкус, что присутствует в его музыке, особенно в медленных частях. Это было приятное окончание недели, хотя чувствовала я себя прескверно. Я подхватила бронхит, потеряла сознание по пути в аптеку за антибиотиками, и выстояла концерт только благодаря стероидам, которые мне дали в скорой. Мэтт в это время собирался в Льюис, на побережье Суссекса. Он проходил там курс Фельденкрайза. Метод Фельденкрайза — двигательная соматическая практика, разработанная Моше Фельденкрайзом. Ее цель — развитие человека через осознание себя в процессе работы над движениями собственного тела. Она помогает избавиться от боли и спастики. Ее проходят многие музыканты. Она расширяет двигательные возможности. В некоторых странах эта методика входит в обязательное физическое воспитание. Из того, что применяется в Англии, ближе всего к ней техника Александера. Мэтт надеялся стать одним из преподавателей этой системы. Я чувствовала себя не очень хорошо, чтобы ехать так далеко. Тем более что один из моих друзей пригласил меня на ужин, и я бы с радостью согласилась на это предложение, но Мэтт был очень настойчив. Для него было очень важно, чтобы я поехала с ним. И я согласилась. Я поехала с ним в Льюис и провела там выходные, по-прежнему чувствуя себя не очень.

В тот понедельник, вернувшись в Лондон, мы остановились у меня дома. В квартире было холодно, и мы оба хотели есть. Мы ждали поезда до Манчестера, который отправлялся где-то в девять вечера с вокзала Юстон. Мэтт предложил приехать туда пораньше, чтобы перекусить. В другой раз я бы точно отказалась, но лекарства, усталость и холод непрогретых комнат — не лучшие советчики. Я опять сделала так, как хотел Мэтт, а не я. Похоже, это стало входить у меня в привычку.

Несчастье вот-вот должно случиться. Бессмысленно гадать, «а что если бы…», или перебирать варианты, как можно было его избежать. Это ни к чему не приводит, лишь усиливает чувство вины и заставляет чувствовать себя дураком. Но когда оно случается, ты все равно начинаешь себя пилить. Я пилю себя постоянно. До сих пор. Например: я могла бы разжечь огонь в камине, мы могли бы выбрать другое кафе и не спорить — ведь в том споре не было нужды. Надо было просто быть потверже. Просто быть собой. Но я не была собой, я сделала все это, приняла все эти решения или позволила принять их за меня. Итак, на часах — половина седьмого, 1 ноября 2010 года. Холодно, ветрено и сыро. Мы едем на вокзал примерно на час раньше, чем нужно. Мы еще в Харроу, но я уже закрыла дверь и иду к такси. У меня в руках чемодан и футляр со скрипкой. У Мэтта — чемодан и виолончель. Мы по очереди нагибаемся и залезаем в такси. Недолгая поездка до метро, а затем — до вокзала.

Там и увидимся.

Мы выходим из метро и попадаем прямиком в пасть вокзала. Мне все еще нехорошо, я все еще на бронебойных стероидах. Неделя меня вымотала, поездка тоже. Не нужно было мне ехать в этот Льюис, не нужно было делать все это. Я прямо чувствовала, что не стоило, но Мэтт так настаивал. Навстречу мне разинулись выходы на платформы, кажется, еще чуть-чуть и проглотят. Все это невыносимо — эта толпа, эти объявления, шум, суета. Я просто хочу сесть. Мы поворачиваем и идем к торговому центру, там есть кафе с террасой на улице, некоторые столики свободны, на сиденьях — лужицы. Перед нами — целый парад забегаловок: Ed’s Diner, Nando’s, Caff`e Nero, Cafe2 Rouge, сплошные хот-доги и буррито. Все это совершенно не вызывает аппетита, но раз уж мы здесь, нужно что-то выбрать. Мы заходим в Ed’s Diner и останавливаемся в дверях перед картонной фигурой улыбающейся девушки. У девушки красная юбка и поднос с американскими закусками, но в забегаловке полно людей и шумно, к тому же для нашего багажа нет места, а у нас ведь не только два чемодана, но и виолончель стоимостью почти в четверть миллиона фунтов и скрипка — в четыре раза дороже, чем виолончель. Скрипка у меня в руке. В крепком надежном чехле лежит моя жизнь, два ее смычка и запасные струны.