— Ты все отлично помнишь.

И продолжает концерт. Мария Жуан Пиреш, профессионал экстра-класса, собирается в одну секунду, снова поворачивается к роялю и безупречно отыгрывает вступление. Она сыграла без единой помарки, потому что доверилась своим пальцам. А они прекрасно знали, что делать. Как прошел мой концерт, я помню плохо. Но Джеральд все равно был абсолютно прав. Если бы я провела ночь в репетиции, все пошло бы прахом. Вместо этого я немного отпустила вожжи и доверилась нашему со скрипкой опыту.

После концерта моя мама сказала мне:

— Знаешь, сегодня я поняла, что ты действительно умеешь играть на скрипке.

Странно услышать такое от матери. Но в устах моей мамы, обычно такой скупой на эмоции, это прозвучало высшей похвалой. Я почувствовала, что меня любят. В тот вечер на сцене была не только я, со мной было все, над чем и ради чего я работала. А еще со мной были Риччи, Феликс и Джеральд, их труд и знания перешли к нам со скрипкой. Я знала каждый ее изгиб, а она, как никто другой, знала меня. Ее дерево и мои пальцы помнили друг друга. Однажды после очередного концерта Хейфец поцеловал свою скрипку. Нам всем знакомо это чувство. Есть разница между хорошей и великой скрипкой. Чтобы заставить хорошую скрипку звучать как надо, нужно много работать. Если ты устал или плохо подготовился, результат получится неважным. Но великая скрипка просто не позволит тебе так распуститься. Она все понимает. У ней есть характер. Она вдохновляет и возносит.

Вы наверняка думаете, что поклонники Страдивари раздувают из мухи слона. Не могут инструменты быть настолько чудесными. На самом деле могут. И отношения с ними — очень тонкий момент, не зря ведь музыканты не любят, когда кто-то другой играет на их инструменте. Единственный человек, которому я позволила сыграть на моей скрипке в течение тех десяти лет, был Риччи. Его пригласили в Кремону дать концерт в Музее музыкальных инструментов. Там хранится невероятное собрание работ Страдивари, и Риччи попросили сыграть на каждой. Собрались самые знаменитые мастера и коллекционеры. В конце выступления Риччи сказал:

— У моей ученицы тоже есть скрипка Страдивари.

А потом спросил, может ли он сыграть на ней. Я сказала, и скрипка со мной согласилась, что для нас это большая честь. Он сыграл Партиту № 2 Баха. И что вы думаете? Слушателям моя скрипка понравилась намного больше, чем все остальные. Моя малышка! Когда концерт закончился, зрители загудели, как рой пчел над жимолостью, все смотрели на нее, все хотели ее потрогать и приобщиться к ней. Многие прямо там предлагали мне огромные деньги за нее. Я была в ужасе, прижимала ее к себе и повторяла:

— Скрипка не продается. Вообще не продается!

С поддержки Риччи и Джеральда я начала заново учить весь скрипичный репертуар. У меня появились крылья. Теперь я сама была пилотом. И хотя моя скрипка была меньше любого самолета, она с легкостью могла унести меня за облака в самом буквальном смысле. Я побывала везде — в Южной Африке, в Корее, в Америке. Говорят, когда пилот взмывает в небеса, его охватывают удивительная легкость и спокойствие, несмотря на всю возложенную ответственность, он чувствует себя в безопасности и покое. Он в своей стихии, он знает ее как свои пять пальцев. У нас со скрипкой было все то же самое. Она стала моим пропуском в мир и средством передвижения, она знакомила меня с другими странами. И только в ее компании я чувствовала себя в безопасности. Когда я впервые приехала в Лос-Анджелес, он поразил меня своей бурной, хаотичной жизнью. У меня был самый настоящий культурный шок, и чтобы немного успокоиться и прийти в себя, я закрывалась в номере и играла, играла, играла. Скрипка, как та старая комнатка в родительском доме, была моим убежищем, я нуждалась в ней, потому что только она могла утолить мои печали и восстановить равновесие.

Жизнь неслась галопом. Теперь все это кажется размытым и нереальным, как будто все происходило с какой-то другой Мин в другом мире. Ей бывало нелегко, но это не имело значения. Задумываться было некогда. Я давала концерты, одновременно разучивая репертуар. Заострять внимание на чем-то одном возможности не было. И я старалась этого не делать. Прокладывать путь трудно, но утешет то, каким он в итоге будет гладким.

Единственная серьезная неприятность, случившаяся в то время, не имела отношения к путешествиям. Я тогда жила у близкой подруги. Скрипка, понятное дело, была со мной. Кто-то из приятелей позвал меня к себе на новоселье. Я спросила у подруги, можно ли оставить скрипку у нее дома, пока меня не будет. Это казалось мне более безопасным, чем носить ее по всему Лондону. К моему удивлению, подруга отказала и попросила забрать забрать скрипку с собой. Это было странно и непохоже на нее. Я немного расстроилась, но спорить не стала.

В тот же день этажом ниже проходила какая-то вечеринка. Кто-то увидел, как я ухожу, и, видимо, решил, что хозяйка квартиры — я. Подруга рано легла спать и проснулась оттого, что услышала странные звуки в ванной. Подумав, что вернулась я, она встала и нос к носу столкнулась с незнакомым мужчиной. В ужасе она принялась умолять его взять все, что угодно, только не трогать ее. Впрочем, он уже и так все собрал и просто решил проверить, не осталось ли чего еще. Он ушел и унес с собой ее паспорт, сумку, пластинки, все, что смог унести. А ведь мог бы взять и мою скрипку. Наверняка взял бы. Что заставило подругу отказать мне? Что заставило меня уступить? Я испытала бы облегчение, если бы не странность всей этой ситуации. Словно сама жизнь решила мне показать, какое огромное значение имеют судьба, случай и вероятность. Никогда не расслабляться. Эти слова я могла бы написать на скрипичном футляре.

♪#7 Риччи тем временем старел. Здоровье начало его подводить. Зимы в Зальцбурге были долгими, сырыми и холодными. Его жена решила, что ему будет лучше, если они переедут в Палм-Спирнгс. Туда обычно стекаются на лечение пенсионеры. Ему исполнилось восемьдесят пять, и он уже не мог зарабатывать. И вот они продали скрипку, с которой он прожил пятьдесят лет, и переехали. Я старалась прилетать к ним на неделю каждые три месяца. Ко мне относились как к дочери. Однажды он заговорил о том, как скучает по своей скрипке. Теперь он играл на другой, современной.

— Могу я доверить тебе тайну, Мин? — спросил он меня. — У меня было три жены. И только одна скрипка.

Я понимала, что2 он чувствует. Жинетт Невё тоже могла бы его понять. Скрипка бывает одна и на всю жизнь. Она и есть жизнь. Я бы с радостью приняла смерть, сжимая в своих объятиях скрипку.

Риччи пригласил меня на мастер-класс, который он давал в Лос-Анджелесе для членов Общество Хейфеца. Это была некоммерческая организация, которую создали Клэр Ходжкинс и Шерри Клосс — обе долгое время преподавали вместе с Хейфецом. Риччи хотел, чтобы в конце мастер-класса я что-нибудь сыграла, и я, конечно, согласилась и исполнила «Поэму» Эрнеста Шоссона. После ко мне подошла Клэр и попросила сыграть ей еще. Спросила, нет ли у меня с собой каких-нибудь моих дисков? Я дала ей запись Лало. Через несколько недель, когда я уже вернулась в Англию, Клэр позвонила и сказала, что мне присудили премию Хейфеца. Речь шла не о деньгах. Премия предполагала многолетнюю поддержку и продвижение исполнителей, начинавшуюся с сольного концерта в Театре Алекса в Лос-Анджелесе.