Дронго взглянул на дремавшего рядом соседа. Тот был небрит ибез галстука, считавшегося неприемлемым атрибутом в одежде правоверногомусульманина.

«Почему, — подумал Дронго, — почему право народа жить так,как ему хочется, считается предосудительным? Ведь в Алжире состоялись выборы,на которых победили исламисты, но военные и светские власти совершили самыйнастоящий переворот, не допустив исламскую партию к управлению государством. Тоже самое произошло в Турции, где исламисты набрали больше всех голосов инекоторое время возглавляли правительство, но затем также под давлением военныхвынуждены были уйти в оппозицию.

Почему Запад считает, что его ценности столь универсальны?Ведь во всех остальных случаях западные страны немедленно подняли бы шум поповоду нарушения прав человека и права народа на собственный выбор. Но в случаес исламистами считается, что любые действия против них заранее оправданы.Раньше было противостояние, когда любое противодействие коммунистической угрозесчиталось оправданным. Кровавый режим подонка Пиночета, уничтожившего десяткитысяч собственных граждан, считался приемлемым для западного образа жизни, алиберальный режим „розового“ социалиста и гуманиста Сальвадора Альенде был слишкомсоциалистическим?

В Африке и Латинской Америке каждая из великих стран,боровшихся за гегемонию во всем мире, шла на любые подлости, на поддержкулюбого кровавого режима, если режим провозглашал соответственно либосоциалистические, либо капиталистические идеалы. Чтобы свергнуть МПЛА во главес Агостиньо Нето, которых поддерживали в Анголе Советский Союз и Куба,американцы пошли на поддержку откровенного бандита Савимби. Чтобы убратьПатриса Лумумбу, поддержали даже бандитов и садистов, готовых убиватьсобственных соотечественников. Во всем мире действовал универсальный принцип,по которому „враг моего врага“ был „моим другом“. Наглядный примервоинствующего фарисейства демонстрировали Соединенные Штаты Америки,отказываясь признавать законными и демократическими режимы в Иране и Ливии, гдевыборы проходили пусть не в абсолютно демократической, но тем не менее внормальной обстановке. А вместе с тем не только признавался кровавый режимафганских талибов, но им оказывалась и существенная помощь через Пакистан. Хотясправедливости ради нужно отметить, что фанатизм афганских талибов был кудастрашнее пространных речей Муаммара Каддафи или откровений иранских духовныхлидеров.

Во всем мире благодаря умелой пропаганде и уже устоявшемусяобразу Иран выглядел как символ мракобесия и центр международного терроризма.Но при этом откровенно игнорировался тот факт, что во многих государствах,имевших с Вашингтоном и с крупнейшими европейскими державами дипломатическиеотношения, ежедневно погибало гораздо больше людей, чем в Иране или Ливии, гдесуществовала относительная политическая стабильность».

Дронго еще раз посмотрел на сидевшего рядом соседа. Тотхрапел, зажав в руках газету. Рядом лежал ноутбук, портативный компьютер, накотором бизнесмен работал перед тем, как задремать. К поясу был прикрепленмобильный телефон.

Спящий мог выглядеть вполне респектабельным западнымбизнесменом, если бы не небритое лицо и отсутствие галстука.

«И чем им не нравятся эти галстуки? — недоуменно подумалДронго. — Почему можно носить западные костюмы, рубашки и любую обувь,пользоваться всеми благами цивилизации, но столь ревностно относиться кгалстуку? Неужели все дело именно в нем и с него начинается подрыв духовныхценностей?»

Бизнесмен пошевелился во сне, и Дронго посмотрел на сидевшуюв другом ряду молодую женщину. Она была в чадре и тоже дремала. Ее головаскользнула вниз, и темный платок немного приоткрыл красивые волосы женщины. Онанеожиданно проснулась и, испуганно оглянувшись по сторонам, поправила платок наголове.

Рейс продолжался.

Дронго нахмурился. Он вспомнил о своей миссии. Передотъездом он связался с заместителем министра национальной безопасности, и тотпообещал передать в Тегеран официальное сообщение с просьбой принять Дронго дляконсультации по некоторым вопросам. Из Тегерана быстро пришел положительныйответ. В Иране вообще были благожелательно настроены к любым визитам из Баку,совершаемым именно в Тегеран. И очень настороженно относились к поездкам изБаку в Тебриз.

Об этой проблеме старались не говорить, чтобы не вызватьнеудовольствия. Большая часть Азербайджана находилась не в составе бывшегоСоветского Союза, а в составе Ирана. Разделенный более ста пятидесяти летназад, один народ долгое время жил по разные стороны Араза. В сороковые годыказалось, что историческая справедливость будет восстановлена. Советская Армиявошла на территорию Северного Ирана, и в Тебризе уже открыто работали эмиссарыБаку. Но все кончилось крахом. Американцы пригрозили атомной войной, аСоветский Союз все еще не был готов к подобному катаклизму. И тогда «вождьнародов» отдал приказ вывести войска из Ирана. Тысячиреволюционеров-азербайджанцев, десятки лет мечтавших об объединении своейстраны, были брошены в тюрьмы, тысячи других покинули свою Родину навсегда,перебравшись либо в Северный Азербайджан, либо в другие европейские страны.

По самым скромным подсчетам, в Южном Азербайджане жило в трираза больше азербайджанцев, чем в Северном. Но в мире упорно замалчивали этупроблему, обращая внимание лишь на разделенных немцев или корейцев. В обоихслучаях это были яркие символы идеологического противостояния, тогда какАзербайджан был просто поделен в начале девятнадцатого века договором междуРоссией и Персией. Это, соответственно, была не столько идеологическая, сколькоконкретно-национальная проблема одного народа. Но кого интересовала судьбанарода в эпоху идеологического противостояния?

После обретения независимости Северным Азербайджаномситуация резко изменилась. В Баку все чаще стали поговаривать об объединениинарода, о братьях, живущих по другую сторону Араза. Соответственно в Тегеранена это реагировали с понятным неудовольствием. На протяжении последнихдесятилетий в Иране было запрещено преподавание на азербайджанском языке, небыло открыто ни одной школы, не вышло ни одной газеты, а выступающие занекоторую автономию граждане Ирана азербайджанской национальности немедленноподвергались репрессиям, а зачастую и публичной казни. В отличие отраспавшегося Советского Союза иранские лидеры отнюдь не собирались позволитьразрушить собственную страну, отторгнув от нее почти треть государства, гдепроживало около сорока процентов ее населения.

Именно поэтому любые визиты из Баку в Тегеранрассматривались столь положительно, и, соответственно, любые визиты в главныйгород Южного Азербайджана — Тебриз, бывший на протяжении многих веков центромвсего Азербайджана, — были крайне нежелательны. Несмотря на многократныепросьбы и официальные демарши правительства Азербайджана и Министерстваиностранных дел республики, официальный Тегеран не разрешал открыватьконсульство в Тебризе, опасаясь слишком тесных контактов между представителямиЮжного и Северного Азербайджана. Разумеется, Дронго знал все эти сложности ипонимал, что его визит в Тегеран будет под пристальным контролем иранскихспецслужб именно в силу специфики всех бакинских рейсов, когда прилетавшие изсоседнего государства официальные представители и даже гости с полуофициальнымизапросами, как в случае с Дронго, должны были получать специальное разрешениена посещение северных районов страны.