— А вот сейчас увидишь совсем другого человека. Начальник «Таежной» — это фрукт, да еще южный.

Карапетян встретил директора, вопреки ожиданию, сдержанно: не кричал, не размахивал руками и шапку не бросал. Майский представил ему Мельникову, сказал, что она будет работать на прииске. Ашот Ованесович поцеловал девушке руку, чем сразу и смутил, а потом показал все, что ее интересовало. В заключение в шутку ли, всерьез ли пригласил работать на «Таежной».

— Нет, Ашот Ованесович, инженера Мельникову вы не получите, — ответил за Елену Александр Васильевич. — Она судьбой другому отдана и будет век ему верна. А вот двадцать человек с «Комсомольской» завтра придут к вам.

— Зачем, товарищ директор? У меня и своих людей много.

— Затем, чтобы работы велись быстрее. Вы же говорили, что у вас людей не хватает.

— Говорил, говорил. Мало ли что я говорил. И хитрый же ты, товарищ директор. Ну куда я их поставлю?

— Вы начальник, вы и думайте. Скоро мы еще вернемся к этому вопросу. На партийном собрании.

Карапетян что-то пробормотал, и Майский понял, что обещанные люди начальника «Таежной» не обрадовали. А упоминание о партийном собрании совсем испортило ему настроение.

В поселок возвращались при звездах. Пегас бежал ровным размеренным шагом, и это укачивало.

— Приходи завтра на партийное собрание, — сказал Майский. — Предстоит война с Карапетяном.

— Война? Из-за чего? — Елена удивленно подняла брови.

— Из-за «Таежной», а точнее — из-за золота. Я же тебе говорил, что Ашот Ованесович — это фрукт.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

К ночи поднялся ветер, крупными хлопьями повалил снег и не прошло часа, как разыгралась настоящая вьюга. Лежа на кровати, Майский прислушивался к вою ветра и с тревогой думал о том, что если к утру вьюга не утихнет, то это, чего доброго, затормозит многие работы на прииске, задержит обоз с грузами. Директор сел на кровати, попытался читать, но безуспешно. То думалось о погоде и идущем где-то обозе, то о предстоящем собрании и о том, что надо на нем сказать, то вспоминал сегодняшнюю поездку с Мельниковой по прииску и снова ощущал ее близость, слышал ее голос.

Потянулся к столу за папиросами, закурил и опять взялся за книгу.

— Ляксандра Васильич, не спишь? — приоткрыв дверь в комнату, заглянула Марфа Игнатьевна — хозяйка квартиры. На старушке был новый шелковый платок с фантастическими цветами — подарок сына по случаю дня рождения.

— Нет, я не сплю. Входите, Марфа Игнатьевна.

— Там тебя человек спрашивает. Я говорю поздно, мол, приходи завтра, а он заладил свое: надо и все тут.

— Какой человек?

— Да басурманин этот, — старушка поджала губы, всем видом показывая, что она не жалует гостя. Майский догадался, что речь идет о Карапетяне, и очень удивился: что привело его в столь поздний час? Неужели что-то случилось?

— Впущать, что ли?

— Впускайте, Марфа Игнатьевна, впускайте. Он, наверное, по делу.

Старушка прикрыла дверь. В соседней комнате послышались голоса, и вошел Карапетян. Он был в белоснежных щегольских бурках, синих шевиотовых галифе и френче. На голове неизменная барашковая шапка.

— Здравствуй, дорогой директор, — весело заговорил начальник «Таежной», потирая руки. Лицо его порозовело от мороза, и на нем особенно резко выделялись тоненькие, черные, как смоль, и словно приклеенные усики.

— Здравствуйте, Ашот Ованесович, — ответил Майский, сразу успокаиваясь. Спустив с кровати ноги, он нащупал домашние туфли. — Извините, что встречаю вот так… Не ждал. Да мы же виделись сегодня.

— Извини, дорогой, пусть виделись. Разве нельзя опять видеться? Шел мимо, вижу: в окнах свет. Не спит директор. Загляну, думаю, к директору. На улице холодно. Как у вас говорят, такой холод для собак. Можно совсем закалиться. Так у вас тоже говорят.

— Околеть, Ашот Ованесович, и холод не для собак, а собачий холод.

— Пусть. У нас в Армении такого не бывает. Скоро там зацветут персики, абрикосы, миндаль.

— Скучаете по родине?

— Как не скучать. Там у меня мама, жена Кнарик, там дядя Рубен, пять сестричек и еще два брата. Все пишут, все время пишут, домой зовут. Приезжай, Ашот, кушать персики и виноград, плов из молодого барашка.

— Садитесь, — Майский придвинул гостю стул. — Армения не Урал, я понимаю. Здесь, как вы знаете, нет ни персиков, ни абрикосов.

— Нет ни персиков, ни абрикосов и никогда не будет.

— А вот это еще неизвестно.

— Почему неизвестно. Все известно. Вот приезжай гостить к нам в Шамхор и увидишь, что лучше Армении нет земли на свете.

Карапетян оглядел комнату, скромную обстановку, покачал головой. Майский заметил это. «Зачем он пришел? Случайно на огонек? Едва ли».

— Ай, ай, ай, как живешь, товарищ директор. Подумать только. Ты хозяин такого прииска. Ты добываешь золото, а живешь, извини меня, дорогой, как самый большой бедняк дядя Аветик. Ай-яй-яй.

Александр Васильевич нахмурился. Ему было не очень приятно сравнение с каким-то неведомым дядей Аветиком.

— Живу, как могу, — сухо возразил он. — Вот скоро получу квартиру, женюсь…

— Женишься? Ай, как хорошо. Будем гулять. Я тоже женатый. Моя Кнарик доктор. Она не хочет ехать сюда, говорит, лучше приезжай ты, Ашот.

Карапетян придвинулся вместе со стулом ближе к столу и, подмигивая, спросил:

— Невеста есть? Хорошая? Тебе надо хорошую невесту.

— Есть. Вы ее видели, сегодня я с ней приезжал к вам.

— А видел, видел, как не видеть. У Ашота есть глаза, он все видит. Красивая девушка. Инженер. О, хорошо! Давай скорее делай свадьбу, и пусть Ашот Карапетян будет гость.

«Зачем же он все-таки пришел? — снова спросил себя Александр Васильевич. — Определенно, неспроста. После разговора у Слепова и вдруг визит…»

Гость вытащил массивный, с монограммой, золотой портсигар, раскрыл и протянул Майскому.

— Кури, дорогой. Это «Ира». Знаешь, Маяковский сказал: «Мы оставим от старого мира только папиросы «Ира». Вот эти. Он понимал толк в табаке.

— А я и не знал, что вы любитель поэзии.

— Ты много еще чего не знаешь, товарищ директор.

Оба закурили. Карапетян, выпустив струю ароматного дыма, снова оглядел комнату.

— Ни черта не понимаю. Ты директор, Еремеев был директор. Он занимал пять комнат в особняке, имел своего повара. Почему ты живешь здесь?

— Не будем говорить об этом.

— Почему не будем? Мы живем один раз, дорогой. Один маленький раз. Надо жить хорошо, приятно.

Жестом фокусника Ашот Ованесович извлек из кармана галифе бутылку вина, два золотистых крупных лимона.

— Дядя Рубен прислал, — пояснил он. — Наш коньяк, армянский. Выпей, написал, Ашот, со своими друзьями за мое здоровье. Давай рюмки.

— Рюмок нет, — смутился Александр Васильевич, — живу по-холостяцки. Но я что-нибудь поищу.

Он вышел и когда вернулся