Мужчины пили водку, женщины — вино и говорили о том, что всех волновало, то есть о потребностях насущных, о том, что в магазине мяса не достать, а на рынке оно в два раза дороже; за колбасой очередь, можно, конечно купить в коопторге, но цены там немыслимые; с сыром и маслом тоже перебои, а индийский чай и растворимый кофе — дефицит.

— Под лежачий камень вода не течёт, — усмехнулся Жорик.

— Это ты к чему? — недоброжелательно посмотрел на Жорика Иван, прекрасно понимая, что тот имеет ввиду.

— А к тому, что в любых условиях можно жить хорошо, а можно плохо. Всё зависит от тебя. Если сидеть и ныть, как всё плохо, то и будет плохо.

— Ну, речь совершенно не о том, что всё плохо, а о том, что существует дефицит, который на руку только людям ловким или тем, кто имеет к нему доступ в силу своего особого положения.

— Это ты что имеешь ввиду, что Наташкин отец по своей должности может иметь то, чего многие не могут? — с усмешкой спросил Жорик.

— А разве нет? Скажешь, что Светлана Алексеевна в очередях за колбасой стоит?

— Нет, не скажу. Скажу, что это частный случай. Роман Александрович заслужил, чтобы у него были другие условия, при которых он должен быть освобождён от лишних проблем. Когда он был простым мастером в цеху, ему тоже приходилось стоять в очередях.

— Вот я и говорю, что дефицит создаёт условия, при которых неравенство людей становится очевидным, и углубляет пропасть между властью и народом.

Крамольная мысль Ивана прозвучала так неожиданно, что наступило короткое молчание, после которого Жорик жёстко сказал:

— Ты думай, что говоришь. Временные трудности не имеют никакого отношения к расколу между властью и народом. Народ и партия — едины.

— Иван хотел сказать, что есть некоторые люди, которые высказывают недовольство, что подрывает наши советские устои, — поспешил я оправдать Ивана, потому что видел мелкую угодническую натуру Жорика, но Иван не успокоился и продолжал:

— А я и не говорю, что Наташкин отец не заслужил чего-то. Все знают, что он достойный человек и его уважают. Я говорю про тебя. Ты же тоже не стоишь в очередях и пользуешься тем, чем пользоваться права не имеешь. Ты же получаешь всё, как бы, с «барского плеча». Так что если положено Роману Александровичу, не положено тебе.

Жорик надулся и сидел молча, только лицо его покраснело и глаза зло поблескивали. На Ивана он не смотрел.

— Ребята! Вы что, с ума посходили? — сказала обеспокоенная Наташа. — Нашли, о чём говорить. Ерунда какая-то. Колбаса, дефицит. Никто, в конце концов, не голодает. Давайте-ка лучше выпьем.

Наташа первая налила себе в бокал вина, мы поухаживали за девушками, налили себе и дружно выпили.

— Да ты, Жорик, не обижайся, — сказал Иван. — Это я так, для профилактики.

Жорик ничего не сказал, только пожал плечами, растянув полные губы в презрительной усмешке…

Страна переживала космическую эйфорию. Мы по-прежнему опережали американцев. Наш космонавт Алексей Леонов совершил первый в истории человечества выход в открытый космос. Американцы напряглись и через несколько месяцев смогли повторить этот подвиг…

А на земле продолжалась война во Вьетнаме, породившая движение хиппи, которые были против войны, создали новую культуру и способствовали развитию рок-н-рола и джаза…

Народ не хотел войны и протестовал против войны и расизма, а символом протеста стала музыка «Биттлз» с Джоном Ленноном…

Москва всё чаще принимала иностранных гостей из капстран, и мальчишки «стреляли» у них жвачку и мелкие сувениры; а в мавзолей к телу Ленина стояли длинные очереди, хотя в большей части они состояли из своих, русских, и граждан соцстран…

Вместо «хрущёвок», занимавших в городах Советского союза целые кварталы, стали появляться новые высокоэтажные дома, которые быстро окрестили «брежневками»…

Вышла на экраны эпопея «Война и мир» с грандиозными батальными сценами, где массовка включала в себя 120 тысяч человек, хотя лидером проката стала не эпопея Бондарчука, а кинокомедия Гайдая «Операция Ы и другие приключения Шурика» с Александром Демьяненко, Наталией Селезнёвой и ставшей знаменитой троицей: Никулин, Вицин, Моргунов…

Тарковского, снявшего картину «Андрей Рублёв», обвинили в пропаганде жестокости и сильно порезали. По слухам, при съёмках заживо сожгли корову…

Михаил Шолохов — впервые с согласия правительства — получил Нобелевскую премию по литературе «за художественную силу и цельность эпоса о донском казачестве в переломное для России время», а американцы сняли фильм по роману Бориса Пастернака «Доктор Живаго»…

В Москве были арестованы русские писатели А. Синявский и Ю. Даниэль, обвинённые в антисоветской пропаганде.

— Кто такие эти Синявский и Даниэль? — спросила молодая подруга Ивана.

Все переглянулись, Иван посмотрел на меня.

— Слышал, что есть такие писатели, — сказал Жорик. — Правда, не читал.

— Я читала Даниэля. У него хорошие стихи, — сказала, к моему удивлению, Вика и прочла:

Я твой, я твой, до сердцевины, весь,

И я готов года и версты мерить.

Я жду тебя. Ну где же, как не здесь,

Тебя любить и, что любим, поверить?

— Юрий Даниэль — довольно известный поэт и прозаик. У него очень хорошие переводы из Байрона, Готье, — подтвердил я.

— А Синявский? — напомнила Эмма.

— Я читал работы Андрея Синявского о творчестве Горького, Пастернака, Бабеля, Ахматовой. Он печатался в журнале «Новый мир» у Твардовского. Его художественную прозу я, правда, не читал.

— Так Пастернака вроде как заклеймили.

— Я думаю, что это тоже Синявскому припомнят. А насчет «заклеймили», Ахматову тоже клеймили, а только что Оксфордский университет присудил ей почётную степень доктора литературы, и она свободно съездила в Англию, а потом рассказывала, как шествовала в мантии по Оксворду.

— Так ты что, хочешь сказать, что Синявского и Даниэля арестовали неправильно?

Тон Жорика мне показался вызывающим, и я внимательно посмотрел на него. Он напряжённо ждал, что я скажу.

— Отчего же? Я не власть, и я не из близкого их круга, чтобы судить. Там, наверно, виднее…

А за что всё же их арестовали? — спросил я, обращаясь к Жорику.

— А ты не знаешь?

— Не всегда получается газеты читать… Слышал, за антисоветскую пропаганду, но без подробностей, и в чём заключается их пропаганда не знаю, просвети, — уже чувствуя некоторую антипатию к Жорику, соврал я, чтобы не показать свою заинтересованность в этом деле, хотя кое-что знал.

— Эти два горе-писателя долгое время передавали за границу произведения, которые порочили советский строй.

— Ты говоришь «долгое время», а чего ж их не поймали раньше? — удивилась Эмма.

— Так в том-то и дело, что