«Три года, — думала она про себя. — Впрочем, нет. Рейнхардт выпустится в этом году. А что буду делать потом я?»

Юки не знала. У Волфганга были кузены, так что он мог передать долги своей подопечной кому-нибудь из них.

Обеспечив пирующих выпивкой, Юки перешла ко второй части своих обязательств — кто-то должен был разносить напитки и еду. Эту честь тоже предоставили ей.

— Твоя собачка хорошо выдрессирована, — услышала она, когда стояла у кресла Волфганга с подносом канапе в руках.

Глаза Рейнхардта блеснули ледяным холодом.

— Благодарю.

Рейнхардт не заступался за неё никогда, и друзьями их назвать было нельзя. Но Рейнхардт никогда и не поддерживал шуток, адресованных ей. С ним нельзя было поговорить, потому что Волфганг не говорил лишних слов никогда. Но с ним можно было помолчать, когда рядом не было больше никого. И иногда Юки казалось, что Волфганг — где-то глубоко в душе — такой же, как она.

Когда пирушка перешла в ту стадию, когда лишние люди в гостиной уже не нужны, Юки наконец была освобождена от обязанностей и направилась домой. Она на ходу разминала сведённые судорогой запястья и ушибленное во время боя плечо. До её домика пути было около пятнадцати минут по извилистой дороге, огибавшей берег, то углублявшейся в лес, то снова выходившей к воде.

В одном из таких мест Юки замедлила ход, глядя на горный склон, где на смотровой площадке подобно маяку мерцал оранжевый огонёк.

Юки почти не сомневалась, что и там сейчас выпивают за победу — Ролан и Брант. Эти двое держались особняком. И сколько бы ни старалась Юки убедить себя в том, что между ней и Волфгангом существует хоть какое-то родство, сейчас она отдала бы всё за возможность оказаться там, на скалистом уступе. Можно даже без вина. Можно даже с подносом канапе в руках.

— Победа не приносит радости? — услышала она голос из-за спины, оттуда, где между стволов деревьев поселилась темнота.

Юки не позволила себе вздрогнуть — лишь медленно повернула голову на звук. Реган Хинес, спрятав руки в карманы, стоял перед ней.

— Я мог бы помочь.

— Ну как? — спросил Ролан, приближаясь к Бранту со спины. Тот сидел на каменном парапете смотровой площадки, свесив ноги вниз.

— Третье место.

— Мотингар сильно бушевал?

Брант повёл плечом.

— Врезал мне пару раз. Ничего, переживём.

Ролан усмехнулся и пристроился рядом с ним. Подцепил бутыль с вином и сделал глоток.

— Говорят, это важно, — сказал Ролан.

— Ага, — поддержал Брант и провёл пятернёй по коротким рыжим волосам, — на кого ещё повесить свою неспособность решать политические дела, как не на нескольких молокососов, которые якобы должны отстаивать честь семьи? Если отец так переживает о том, чтобы его ветвь укрепила власть, то почему бы ему не выйти на ипподром самому?

Ролан повёл плечом. Они замолкли на некоторое время, думая каждый о своём — и в то же время об одном и том же.

— Слышал, у тебя всё ещё дерьмовей прошло.

Ролан сделал ещё глоток и, отставив бутылку, откинулся назад, разглядывая небосвод. Отсюда, со скалы, можно было рассмотреть звёзды, которых было не видать от центральных корпусов — слишком много света горело кругом.

— Ну… — сказал он, — Волфганг хотел опозорить меня — и преуспел.

— Ты сам виноват. Не надо было надевать платок

Ролан хмыкнул.

— Пошёл он к чёрту.

Потянулся к бутылке и сделал ещё глоток. Они снова замолчали, а спустя пару минут Брант спросил, так же запрокидывая голову и глядя на небо:

— Ролан… а что ты будешь делать потом?

— Когда — потом?

— Когда окончишь Академию. Ты правда думаешь, что твой дед решится передать тебе управление домом?

Ролан пожал плечами.

— Он сказал, что хочет так сделать.

— А ты?

Ролан покосился на него.

— Чего я хочу? Я хочу стать герцогом фон Крауз, Брант. Я горжусь своей семьёй и хочу, чтобы Сенат научился нас уважать.

Брант молчал. Теперь он смотрел не на небо, а на тонущий в темноте горизонт.

— А я не понимаю, — упрямо сказал он, — какая разница, кто будет стоять у руля. И не понимаю, чем наша семья лучше, чем любая другая. Почему я должен переживать за Макалистеров больше, чем, скажем, за тебя?

Ролан пожал плечами.

— Не знаю, — признался он, — я люблю тебя, Брант. Но семья — это семья. Ирвина я тоже буду любить, хотя он и не слишком хороший человек.

— Кровь не решает ничего.

— Дело не в крови. Дело в том, что всегда есть те, кого мы считаем «своими». И ради «своих» можно преступить любой закон, пролить любую кровь.

— Нет, — Брант покачал головой, — я с тобой не согласен. Нельзя делить людей на тех, кого ты будешь защищать, и на тех, кто для тебя — ничто. Тем более если ты знаешь, что первые ничем не лучше вторых.

Ролан покосился на него и, подняв бутылку, потряс ею в воздухе.

— Ты слишком много выпил, Брант. Смотри, внутри ничего.

— Да, — согласился Брант, — пошли спать.

Ролан не был бы сам собой, если бы по окончании бурного дня, завершившегося недолгими посиделками с бутылкой вина, не пошёл выяснять, почему Волфганг так себя повёл.

Вначале, едва только проиграв поединок, он был уверен, что вызовет Волфганга на дуэль. Однако сразу после окончания турнира он своего обидчика не нашёл. А потом злость стала понемногу утихать.

И всё-таки Ролан был просто обязан задать главный вопрос. Потому, добравшись до своего корпуса вместе с Брантом, он отпустил приятеля спать, а сам, вместо того чтобы свернуть в свою комнату на первом этаже, стал подниматься на второй.

Увы, но после выпитого у Ролана немного двоилось в глазах. Голова слегка кружилась, а стены дрожали и норовили пуститься в пляс. Поэтому вместо того, чтобы свернуть в дверь, находившуюся слева, он сам не заметил, как постучал в ту, что находилась справа и, дождавшись, пока с обратной стороны заскрипит замок, выдохнул:

— Я трэ-эбую объяснить мне, что произошло!

Исгерд широко распахнула глаза, демонстрируя справедливое возмущение, но Ролан в тот момент подобных нюансов уловить был не способен.

— Ой, — тихо сказал он.

— Вы — требуете, — медленно, почти по слогам, повторила Исгерд. — Это я требую, сэр Ролан, объяснить мне, какого Ветра вы подставляете меня раз за разом? Вы что, хотите, чтобы меня отчислили из-за вас? На кой чёрт…

Договорить она не успела, потому что сказанного было уже достаточно, чтобы у Ролана в голове запорхали бабочки и затрещали фейерверки.