Что же делать? Я решила проверить теорию о том, что если раз что-то получилось, то дальше будет получаться все легче – я снова сбежала. Только в этот раз я оделась и обулась по погоде, захватила с собой пару сэндвичей с кухни и бутылку воды. Хорошо, что было уже совсем холодно, можно было целиком закутаться в шарф, опустить шапку вниз, и никто меня не узнает, никто не отшатнется или, наоборот, не начнет приставать с расспросами, как мне моя новая сумасшедшая жизнь. Я очень боялась встретить кого-нибудь из своей бывшей компании, вряд ли такая встреча закончилась бы хорошо. Я вспоминала, что мы делали с Ксенией. Сначала была уверена, что со мной будут делать то же, но потом вспоминала, что это ведь не они затевали, а я, всегда только я. И мне становилось совсем жутко.

Улицы уже были в зимних украшениях: красивые, сине-зелено-золотые, блестящие. Раньше я любила смотреть, как их украшали, как темные лампочки и толстые провода отгоняли темноту не светом даже, а весельем – я любила смотреть, как они зажигались. Мне всегда нравилась зима, и холодом, и тем, что она была так не похожа на лето. Нельзя залить кровью траву, если трава не растет, правда? Я не знала, нравится ли мне зима теперь, когда мне было так жарко в одежде, но я боялась раскрыть лицо, боялась, что меня заметят, что с мамой что-то случится, что я не успею вовремя, или – успею, и это мне придется что-то делать. Я торопилась по улицам, избегала тех, по которым мы раньше шатались, старалась не замедляться у любимых магазинов и очень устала, когда пришла. Я не могла зайти тихо, у меня не было ключей, звонить в дверь я не хотела, пока не приведу себя в порядок, и я спряталась за колонну, в слепую зону, которую нельзя было разглядеть ни из окна, ни через камеру, ни с улицы. Я стащила дурацкий шарф и шапку, расправила волосы, пожалела, что у меня нет зеркала, чтобы посмотреться в него, но и порадовалась этому – вряд ли я выглядела хоть сколько-нибудь хорошо. Я почти решилась позвонить в дверь, но не смогла, постояла еще – и снова не смогла.

И еще.

И еще.

И ЕЩЕ.

Как глупо! Я бы стояла так и стояла, пока нервы бы окончательно не сдали, чтобы потом просто вернуться в клинику, но так и не встретиться с мамой. Тут к дому кто-то подошел. Я не узнала, кто это, но сразу поняла, это и был страшный человек. Не потому что у него были какие-то особенные манеры или там взгляд, его я не разглядела бы, даже если была бы в линзах, но сегодня я была без них – я просто поняла, это он. Он позвонил в дверь, и мама пустила его и потом не закрыла дверь – должно быть, она знала. Знала и ждала помощи, возможно, ждала меня, что я защищу ее, как должна была защитить папу и дедушку. Я глубоко вдохнула, заметила Ксению, которая стояла у лестницы и смотрела на меня, хотя я все еще пряталась в слепой зоне. Я хотела помахать ей, но не стала, просто пошла в дом.

Я надеялась, что она пойдет за мной.

Мама разговаривала со страшным человеком в гостиной. Я подкралась поближе, чтобы послушать, но не слишком близко – даже не заскрипела коварной половицей, не врезалась в арку с лепниной, в которую всегда врезалась, даже когда было светло и я сосредотачивалась на этом. Расслышать, о чем они говорят, не выходило. Я слышала слова, все эти результаты, и улики, и ну вы же сами все понимаете, слышала все между ними, но я так соскучилась по маминому голосу, что могла только наслаждаться его интонациями. Наполеон в клинике показал мне нотный стан, немножко научил нотам, и теперь я поняла, мамин голос – он был как музыка, и если бы я изучала ноты по тому, как она говорит, все шло бы быстрее, и Наполеон реже бы на меня сердился и кричал – тише.

Я больше не хотела быть в клинике, но знала, что возвращаться домой еще рано. Что же я тут делаю тогда?

В комнате что-то грохнуло. Страшный человек, точно! Я обернулась – Ксения стояла за мной, серьезная, настороженная. В руке у нее был кухонный топорик.

– На всякий случай, – будто бы виновато шепнула она. Может, и не виновато, в коридоре было темно, она говорила очень тихо, сложно было понять.

– Хорошо, – кивнула я и прижалась ближе к стене. Ксения шагнула вперед, глупо наступила на половицу и заскрипела на весь дом! В гостиной все тут же затихло. Я набралась смелости, осторожно взяла из руки Ксении топорик и пошла туда.

Страшный мужчина прижимал маму к стене – и прижимал нехорошо, давил предплечьем ей на горло. Он обернулся ко мне, хмыкнул, строго сказал:

– Подожди немного, – и так властно, что я почти послушалась, но в комнату зашла Ксения.

– Не думаю, что мы будем ждать.

Мужчина дернулся, будто его ударили. Это было хорошо, потому что он отпустил маму. Плохо – потому что он сразу подбежал к нам с Ксенией. Он схватил Ксению за плечи, начал что-то быстро, горячо говорить ей. Я растерялась и отступила в сторону. Она, видимо, тоже растерялась, потому что просто смотрела вперед – даже не на мужчину, вперед и в никуда, и никак не реагировала. Мама держалась за горло. Вряд ли это закончится чем-нибудь хорошим, подумала я, и была права, но не совсем. Оно не закончилось хорошим. Только не для нас – а для страшного мужчины.

Из соседней комнаты вышла Анна. Она уверенно – как раньше ходила: с прямой спиной, с поднятой головой – подошла ко мне, разжала пальцы, взяла топорик, потом подошла к мужчине – и всадила топор ему в спину. Это должно было стать кошмарно для меня, потому что вот оно, снова, сновасноваснова, я стою в тени, а бабушка убивает кого-то топором. Но это не было ужасно, совсем не было. В этот раз не было ни криков папы, ни уговоров дедушки, никаких странных слов, которые он говорил тогда давай же, милая, и лучше клиника, чем тюрьма, и я тебя очень люблю. После них Анна, ну, тогда еще бабушка, ударила его топором по шее, слева, рядом с плечом. Я пряталась в углу и боялась, и не понимала, и хотела скорее проснуться – мне и до этого снились страшные сны, но никогда не такие. Все было в крови, все пахло ей и чем-то гадким, дедушка плакал, бабушка тоже, папа валялся рядом и был искореженный и пустой.

а потом

она

увидела

меня

В этот раз все было иначе.

В этот раз Анна ударила страшного мужчину в спину, вытащила топор, повернула мужчину к себе лицом и ударила его в грудь. Он рухнул на пол и не шевелился. Из ран текла кровь, но совсем не так много, а еще в этот раз никто не плакал. И запаха не было. И не было жутко, только странно.

– Я позвоню в лечебницу, – спокойно сказала Ксения, вынула из рук Анны топор, посмотрела на него и положила на пол, рядом со страшным мужчиной. Я бросилась к маме. Анна тяжело опустилась в кресло.

Я помогла маме добраться до софы, подкинула пару дров в камин, укрыла ее пледом – я знала, что после стресса обязательно нужно быть в тепле, а у мамы точно был стресс. Она поблагодарила меня, обняла и не отпускала. Посмотрела на Анну и сказала:

– Я почему-то думала, что это очевидно и не нуждается в отдельном оговаривании.

Анна неуверенно-вопросительно мыкнула.