Я вдруг поняла, что всё это — очень сюрреалистичная ситуация.

Я, крохотный человеческий крендель, стою хрен знает где; на сотни километров вокруг — заколдованные снежные горы; неподалеку медитирует толпа оптимистичных йети; в шалаше дрыхнет снуи в обнимку с двумястами пленными душами; из музыкальной шкатулки льется «трыньк-трыньк»; а напротив меня самозабвенно пляшет Голден-Халла в эльфийских сапогах.

Прахова кошелка. Ну, жизнь, а!..

Как же я тебя люблю!

Я тоже стала приплясывать. Ничего мудреного: локоть сюда, ногу туда, переминаюсь на месте в такт и верю — если у Вселенной есть глаза, она сейчас смотрит и улыбается (да, рот тоже необходим).

Ведь когда люди танцуют — это свобода. И легкость. И радость.

Потом мы с Берти начали отплясывать вместе. Сначала получалось плохо, но потом мы поймали кое-какую волну.

— Ух ты! — обрадовался сыщик, неуклюже (ибо шуба) кружа меня. — Кажется, ты даже перестала вести!

— М?

— Ты не давала себя вести — в танце — первые пять мелодий. Я уже начал смиряться с тем, что у нас борьба.

— Ой, а я даже не заметила. Извини!

Вдохновленный успехом, Берти решил эдак залихвацки наклонить меня. Я благосклонно позволила. Зря! Как раз в этом месте снежный наст замерз, превратившись в скользкую корку, и мы рухнули далеко не так изящно, как хотелось бы.

Прах, в который раз за поездку уже падаем! Может, это знак? Но какой? Не приезжай больше в горы? Крепко держись на земле? Ползай, ибо ходить — не твое?

Или — летай?

— Хей! Смотри-ка! — вдруг ахнул Голден-Халла вместо того, чтоб побеспокоиться о моей придавленной тушке.

Никак не комментируя наш провал — а это явно символизировало крайнюю степень удивления — он приподнялся на вытянутых руках и пальцем указал куда-то за мою голову. Лицо у сыщика было такое изумленно-восторженное, что я мигом перевернулась на живот, эдакий беспокойный мертвец в гробу, тем самым подняв тучу снежной пыли.

Когда и я увидела то, что увидел Халла, челюсть моя отвисла.

И нет, это был не приход весны.

Небосклон горел от северного сияния, вспыхнувшего, кажется, только что. Неожиданно яркого. А в нем — в этих широких мазках, лиловых и зеленых, голубых и розовых, колыхавшихся, как кулиса, — прятался город.

Небесный город.

Чужой.

Голден-Халла и я молча поднялись и замерли, ошарашенно глядя на переливающиеся дворцы и башни. Кажется, мы пали жертвами оптической иллюзии: северное сияние было далеко, а город, хоть и «наклеенный» на него, висел будто прямо над нами.

В груди я почувствовала глухие толчки — это натренированное тайнами сердце отбивало праздничный марш. Я смотрела на город, а город смотрел на меня, и мне казалось, он шелковым языком исследует мою душу.

Город был живой.

Я не могла шевельнуться перед его прекрасным и опасным лицом.

— Как ты думаешь, что это за место? — протянул Берти, уже начавший экспериментировать: сыщик поочередно закрывал и открывал глаза, изучал Город с разных ракурсов и через чар-стёклышко, колдовал проявляющие заклятья.

— Я не знаю, — очарованно отозвалась я.

Потом встряхнулась, сбивая сладкий морок, деловито повернулась к городу спиной, наклонилась и посмотрела на него из-под собственных ног и задницы, да еще и кукиш скрутила. Град перевернулся, но в остальном ровным счетом ничего не изменилось.

— Э-э-э, — сказал Берти. — Попутчица?

— Ты не поверишь, но это самая эффективная проверка иллюзий! — объяснила я. — Сама, когда услышала, долго смеялась. Но ведь работает! И я говорю тебе точно: этот город настоящий, Берти.

Я плюхнулась обратно в снег. Мне казалось, я угадываю силуэты людей на улицах Города: причем я видела их как бы сквозь, снизу вверх, сквозь камни мостовых, несуществующий фундамент, землю… Всё вместе мерцало и перетекало: из блика в блик.

Точно!

Я мысленно воззвала:

— Унни! Хей-хей. А ты не подскажешь, что это такое над нами зависло? Уж больно похоже на тебя.

— Не подскажу, — без приветствий отрезали теневые блики.

— Ну пожалуйста!

Но энергия бытия лишь фыркнула и наглухо замолчала.

Ну вот! И в чем, спрашивается, плюсы быть «божественной протеже», если даже безграничный допуск к знаниям не дают? Все-то сама находи, выскребай, набивай себе шишками, запоминай шрамами и практикуй проигрышами! Так, чтобы всё, что ни есть в тебе — было и впрямь твоё. Взращено, выучено тобою.

Эффективный, короче, способ. Но неприятный.

Берти сбросил капюшон и яростно, с удовольствием, встрепал себе волосы — никак, мыслительную деятельность стимулирует.

— Хм. Помнишь, я вчера рассказывал тебе, что работал преподавателем в Академии Буре? — сказал он, — Так вот, там ежегодно ставили спектакли по мотивам древних сказаний. Прошлой осенью мои студенты делали постановку об Оставленном Овердиле. Ты слышала о нем когда-нибудь?

— Не-а.

И Голден-Халла рассказал мне легенду о городе, что иногда появляется в ночном небе, и вглядывается в людей, и пронизывает их светом, оставляя в них частичку себя — некую таинственную пыльцу, душу нездешних планет, обладающую множеством таинственных эффектов. Сам Овердил взамен напитывается от человека материей бромой, необходимой для его хоть-сколько-нибудь-осязаемости.

— В общем, этот город — очень необычная штука, настоящий подарок для любознательных. Думаю, нам колоссально повезло с такой встречей! — подытожил Берти, жадно всматриваясь в витые, как ракушки, башни над головой.

Я же аж поперхнулась. Меня до глубины души поразил его оптимизм. Я трактовала услышанное далеко не так радужно.

— Берти-и-и, — прошептала я, теперь косясь наверх отнюдь не дружелюбно, — То есть ты хочешь сказать, этот Город сейчас нас натурально жрёт? И одновременно с этим заражает какими-то неведомыми частицами? А ты величаешь его подарком, а не чудовищем или болезнью?

Осознав, что в моих словах тоже немало смысла, сыщик присвистнул и еще пристальнее вгляделся в переливы Предположительно Овердила.

Я покачала головой:

— Как ты вообще дожил до своих лет с такой… душой нараспашку?

Он рассмеялся:

— С трудом, если честно! Но я то ли слишком легкомысленный обалдуй, то ли перенасыщен вредностью, а факт остается фактом: вопреки всему, каждый раз, когда меня пытаются убить и не преуспевают, моя вера в чудо только растет.

— А что, часто пытаются?

— Часто, — Берти горячо закивал. — И… Ого!

Луна вышла из-за вялого полупрозрачного облачка, за которым, оказывается, тусовалась всё это время, и в свете её вдруг появилась лестница.