Слава богу, слава богу, думал я и не испытывал радости, а только облегчение, как будто закончилась война или построилась плотина и теперь будет все хорошо.

Вчера ему шестнадцать исполнилось, моему сыну Арсению. Теперь он метр девяносто ростом и килограммов сто весом. Мне кажется, что красивый и умный. Характер у него, правда, не пряник, ну да есть в кого.

(2006 г.)

У меня два дети. Большой и маленькая. Девять почти лет времени между ними. Очень разные. Арсений, простой как Ленин, и прямолинейный, но зато умный-преумный, и Лейка, довольно для своих лет хитрозаковыристая и не лишенная дипломатических способностей, но зато ж в учебных премудростях средней успешности, не Эйнштейн. Внешне похожи они, как заметила наша друг Катечка, в основном друг на друга, а не на нас с женой.

Очень смешно, когда они вдвоем ковыряют, скажем, компьютер. Такие модели друг друга разного размера. Они довольно шумные дети, любят трепаться, постепенно переходя на личности и повышая градус шума. Во времена моего детства таких форм трепа не одобрили б. Они друг над другом издеваются, подлавливают на промахах и ябедничают. А чего она? А чего он? А Лейка сегодня… А Арсений сегодня… Обычное у них дело.

Как я пережил два месяца каникул, пытаясь спать днем, а они в соседних комнатах с их затеями и последующими разборками, это отдельная песня, симфония и оратория.

Они друг друга очень любят и трогательно заботятся друг о друге, особенно когда нас нет поблизости. Они всегда следят, чтоб другому осталось что-нибудь вкусненькое, если другой при этой раздаче не присутствует. Что, впрочем, не мешает им поодиночке доедать общесемейное мороженое, или шоколадки, или чипсы в пакетах. Но я заметил, что только когда они знают, что другой уже получал. Иногда для уверенности они спрашивают: «Мам-пап, а Лейка (или Арсений) уже брали чипсы (мороженое, конфеты, шоколадки…)?» Тогда я раздаю привычную фразу: «Да, но ты не вздумай слопывать все». Иногда, когда один наябедничает, другой попадает под раздачу, и тогда после выволочки виновный в раздаче утешает второго — он же не хотел, он же только показывал, что он тоже хороший, а то ж другому вечно больше достается любви, игрушек, потраченного времени. Не знаю, у всех ли братьев-сестров такая есть борьба за родительскую любовь и внимание. Но мне напоминает это нас с сестрой, а жене — ее с ее сестрой. Мы теперь уже знаем, что это ненужная и напрасная борьба, но ничего не поделаешь, они борются.

Я их оченю люблю. Я им редко об этом говорю, то есть реже, чем мне хочется. Чтоб не забаловали у меня. Зря, наверное. Наорать-то я небось не забываю, когда они уделают очередное. Но все ж я их сильно люблю. Ночью просыпаюсь другой раз от любви к ним. И страха за них. И от расстройства, что они такие громкие, так часто между собой ругаются и так мало беспокоятся обо мне. Но это ж правильно: они знают, что я у них такой, что мне ничего не сделается, чего ж обо мне беспокоиться?

А настоящее счастье, когда я прихожу с работы и еще с лестницы не слышу, как они вопят, собираясь в школу, а заходя домой, напротив, слышу, как они потихоньку переговариваются, кормят друг друга завтраком или ждут один другого, чтоб вместе спуститься по лестнице. Школы-то у них в противоположных направлениях, они спустятся вместе и расходятся, хорошие такие, улыбаются. Пока, пап! Пока, татусь! И идут, такие здоровские, похожие друг на друга. В такие дни я чувствую, что жизнь, несмотря ни на что, кажется, удалась и дальше тоже все будет хорошо.

Когда мы всерьез заговорили об отъезде, теща моя, несгибаемая вообще-то женщина, начала задумываться. В частности, а как мы там собираемся жить. В смысле: что за способ выживания там, в Израиле. Когда она задумывалась об этом, взор ее затуманивался, а дух бродил в таких немыслимых эмпиреях, что по выходе из замешательства теща легко могла выдать что-нибудь неожиданное, на манер сибирского шамана, вышедшего из транса.

Например, после очередного сеанса задумчивости теща твердым голосом завуча с почти сорокалетним стажем отчеканила:

— Как только приедете, надо вам будет взять огород!

Тесть уронил ложку в борщ, а я прекратил жевать чего я там жевал. Дело для меня немыслимое — настолько потерять присутствие духа.

— Мам, ну какой огород? — протянула осторожным басом моя тогда еще более молодая жена. — Какой к черту огород в пустыне?

Да, вот так вот и сказала «в пустыне», что означает, что мы и сами представляли жизнь в Израиле довольно приблизительно, несущественно ясней тещи. А она, это было видно по ее лицу, хотела поспорить, но передумала. Она любила нас, она и сейчас нас любит и беспокоится о нас, она хотела как лучше. Жизнь без огорода не укладывалась в представимую ею схему существования.

Жизнь, как оно водится, уточнила позиции, но огород так и не замаячил на горизонте. Бывало всякое, но огород как средство выживания не был нами опробован. Годы шли, а фрукты и овощи, колеблясь ценами вверх-вниз, все ж оставались до смешного дешевыми и до смешного круглогодичными, но Инка той фразы про огород не забыла и в одном из недавних наших разговоров о переезде на север, где затрагивалась больная тема беспокойства о работе, реагировала четко и вовремя:

— Ничего, в крайнем случае возьмем огород!

И я, как тогда, неожиданно успокоился, поняв: да ни хрена страшного нам не будет. Все наладится.

На море мы не то чтоб часто ходим. Мы рядом с ним живем, оно никуда не денется, короче, праздника от него нет. Рутина. Последнее место в рейтинге доступных забав. Даже телевизор круче. Никуда не идем/не едем? На море, сталбыть. Жене по хозяйству надо, сын клаву плющит, идем с дочкой, она маленькая и неискушенная, особенно в затеях на выходной. Поплюхается, в песке повозится — и обратно. Ну, по дороге назад мороженое купить, святое дело. Хрен ли ей с того мороженого, раз дома в морозилке здоровенная с ним коробка? Только Богу ведомо. Наверное, самый приход, что дома — всех мороженое, а я ей куплю ее безраздельно-личное, и она им сама перемажется и в машине, все не все, а спинку моего сиденья точно измажет.

Ну ладно.

Приехали. Выгружаемся с нашими книжками-ведерками. По ритуалу морских купаний, я сначала должен с ней в воду зайти, поплавать ее, покидать руками, а потом сообщить, что я пока пойду на песке полежу, и тихо отвалить. Книжку читать, как правило, и курить. Народу тьма, мы всегда как попремся на море, там весь город тусуется. Вообще-то в Израиле часто такое ощущение, что ты именно там, куда все решили сегодня двинуть. Чувство локтя развивается от этого немыслимое и еще досада от своей небогатой фантазии в придумывании идей на выходной. А с другой стороны, так обвыкся находиться в окружении соотечественников, что, когда в безлюдное место попадаешь, как-то даже и не то без них.

Так, значит, об море.

Ну, я выполз, валяюсь себе на песочке с книжкой, покуриваю, вполглаза за Лейкой наблюдаю, как она там, не утопла ли, не потерялась ли, а другой половиной глаза провожаю девиц в бикини. Ровные так девицы-то. У нас тут в Израиле все растет хорошо, потому что тепло, только поливай знай. Сиськи у девиц тоже растут на загляденье, прям за Лейкой мешают следить такие достижения народного хозяйства, но я преодолеваю, отрываюсь от сисек, что я, сисек не видал, что ль, и все ж посматриваю, где она, и книжку тоже успеваю почитывать.