Плитка с одной конфоркой на кухне питалась маленькими пузатыми баллонами, которые надо было менять на рынке в пункте обмена, по возможности выбрав более-менее полные и без утечки. Удавалось это не всегда. За водой надо было стучать к хозяевам. Они не всегда случались дома и не всегда случались трезвы, нетрезвые они на стук не реагировали, стеснялись небось, не знаю точно. Мыться и стирать белье мы ходили на квартиру моей бабки Анны. Недалеко, минут пятнадцать неспешным шагом в другой стороне района Придача. Там и ночевали периодически, если было особенно холодно, Инка на раскладушке, а я на матрасе на полу. Особенно холодно было почти всегда, мы женились в ноябре, потепление ожидалось примерно через четыре месяца.

Не помню, сколько мы там прожили, если можно так назвать наше постоянное курсирование между учебой, работой и бабкиной квартирой. Судя по всему, недолго. Помню, что уже той же зимой я нашел нам времянку на Песчановке, с огромной комнатой и большой кухней, оклеенной голубой клеенкой с рисунком под кафель.

Жена сшила на кухню занавеску, синюю в персиковых цветочках, стол мы поставили у окна. Кухонные прибамбасы и полочки для них мы купили в недалеком и хорошем хозяйственном магазине на Новосибирской, а набор кастрюль был у нас дареный Инкиными однокурсницами. Пять эмалированных кастрюль разного калибра и чудесной расцветки. Холодильник я привез с дачи, на глыбинском «запорожце», пугая видом этого холодильника прохожих и ментов. «Саратов» его звали, холодильник, он нам служил верой и правдой еще лет семь. В ту квартиру мы купили наш первый телевизор (с ним связана отдельная история — как единственный раз в жизни я поимел прямую выгоду с государства и отщипнул часть его экономической мощи) и складной, он же раскладной, диван цвета горчицы. Шел 88-й год, последняя попытка реанимации советского строя. Но «купили» — слишком сильное слово, все надо было доставать, стоя в очередях, записываясь и отмечаясь. Я работал, жена училась, считалась посвободней меня и стояла в тех очередях, ходила отмечаться и следила за доставкой. Тогда она была первый раз беременная и очень убедительная и грозная своим видом. Все закончилось не очень удачно, но об этом, может, в другой раз.

Странно, но нам хватало тех денег, которые я зарабатывал, стипендии жены, и нам время от времени подкидывали немного тесть с тещей, дай им Бог здоровья и долголетия, этим любимым мной людям, очень корректно с нами всегда обходившимся.

Люди от земли почти всегда очень учтивы, вы не замечали? Иногда весьма своеобразно учтивы, но в них, по большей части, сидит очень чувствительный прибор, улавливающий возможную обиду ближнего и не допускающий действий, способных ее вызвать.

Тестя мои сами в свое время женились незадолго до окончания пединститута, проблемы наши вполне понимали, сильно в них не лезли. Интересовались, как у нас что заведено, расспрашивали, что мы где покупаем и что едим, но с советами не особенно лезли. Хотя по тому, что они с их помощью или продуктовой посылкой из далекого степного Богучара появлялись всегда очень вовремя и без лишних базаров, мне сдается, они внимательно за нами присматривали и сильно за нас болели.

Тесть раз предложил мне продать его мед, у него была и сейчас есть небольшая пасека. Мед я продал, часть денег тесть велел отдать Инкиной сестре Ольге, а остальные велел держать у себя, мол, потом он заберет когда-нибудь. Деньги тогда дешевели стремительно, и, когда он наконец захотел их забрать, мы в них доложили сколько надо с легкостью. Подозреваю, что дело не совсем в коммерческой несообразительности тестя. Без всякой сообразительности он мог бы отвезти мед в приемный пункт в Богучаре и получить причитающееся на месте. Предложи он мне те деньги в пользование прямо, мы б отказались, и я привез бы ему их в кратчайший возможный срок. Да писал как-то уже об этом.

В той квартире мы прожили довольно долго, года полтора. Принимали гостей, не очень частых, ехать к нам было уж очень далеко, и район был не самый безопасный. Не знаю, как сейчас там. Часто гости оставались ночевать. Заяц, к примеру, имел навечно закрепленный за ним матрас, который сам разворачивал на кухне, клал очки на стол и отрубался. Хорошо жили, просторно, хоть и далеко от всего. Баня, впрочем, была рядом, на Танеева, и стоила копейки, магазины с едой тоже были поблизости. Потом Инка опять забеременела, и наши хозяева мягко, но настойчиво предложили нам съехать. Мы с нашими книгами и котом переехали в комнату в универском общежитии, Инка наконец получила ее. Туда мы и привезли нашего первенца, Арсения, размером тогда чуть меньше нашего же кота.

Нам было тогда примерно сорок пять лет на двоих, мы ничего не боялись и все у нас было впереди. Вопрос о разводе не возникал до сих пор.

Сейчас у нас довольно небольшая, условно трехкомнатная квартира в старом доме и вполне себе по израильским меркам невзрачная. Да по любым меркам не звездной крути. Неважно. Мы любим в ней жить. У нас случались времена и похуже.

Как сказано довольно давно и по другому поводу: это вранье, что к хорошему быстро привыкаешь, к хорошему привыкаешь мгновенно.

Цитаты, в угоду злободневности и хлесткости звучания, часто грешат сокращениями, в целом виде они могут удивить, мягко говоря, разночтениями со своим привычным, урезанным видом. Точка. Мое личное, можно цитировать.

Теперь, благоволите, цитата из другого классика: «…важнейшим из искусств для нас является кино…»

Ну сейчас-то все умные, все знают начало и окончание. Речь, однако, пойдет о времени, когда урезанный вид приведенной фразы не вызывал излишних размышлений о ее нюансах. Да какие там нюансы, кино и было нам важнейшим искусством, поскольку одно дело как-нибудь представлять себе Париж по дозволенным к выдаче в общественной библиотеке книжкам, а совсем другое — видеть тот Париж в разнообразии его проявлений. Хоть бы так же урезанных, но дозволенных к просмотру.

Тут у меня лирическое отступление, как водится, призванное пояснить и, как водится, ни пса не поясняющее.

Граница была на многопудовом заржавленном замке, ее зорко и круглосуточно охраняли (от кого?) карацупы с трехлинейными карабинами и с верными ингусами на брезентовых поводках и их радением. Существование областей мира, расположенных после насмерть запертой границы, носило оттенок мифичности и легендарности. Угу, вроде загробного мира. Нет, мы не были совсем уж дикими, некоторые из нас были знакомы с людьми, лично бывавшими там, в загробном мире, а по телевизору все видели таких особенных людей. Вот хоть взять покойного ныне везде путешественника Сенкевича. Сотрудник загадочного Института космической медицины, вроде доктор каких-то наук, чем он знаменит был среди нас? Ну хорошо, вам, может, известны его какие-то научные успехи, а мне лично он казался равным богам всего-то по причине, что был везде и непрерывно продолжал расширять горизонты (кстати, загадочное словосочетание «расширять горизонты», не находите?). В то время как мужа моей сестры, прежде чем запустить во всех делов Болгарию, имели разными комиссиями незамысловато, но тщательно и многократно, как вокзальную шлюху, и с тем же ожесточением. Хотя поговаривали злые языки, что та Болгария вообще никакая не заграница, а вроде нашей (теперь уже нет, так получилось) Прибалтики. Было просто невозможно по нашей тогдашней невинности представить, какие изощренные забавы должны были произвести с человеком, которому и Африку посетить было запросто, а по Дании он шлялся все равно как вы на рынок за огурцами.