Наверное, общее чувство удовлетворения от того, что трудности можно разрешить, если решить, в чем именно трудности, решить их разрешить и решению этому последовательно следовать. Во как! Борух дочитал книжку, подождал пару дней, не показалось ли ему, что он переходит на другой уровень существования, объявил руководству сборов, что образовались срочные дела на равнине, и собрал рюкзак. Болотный период закончился. Борух решил, что переменит страну проживания. Снова образовались цели и задачи, и дышалось легко и свободно.

По возвращении Борух нарыл у друзей байдарку и сходил с женой в десятидневный несложный поход, потом половил с тестем рыбу в гостях у родителей жены, вернувшись на работу, объявил начальству, что увольняется и будет работать самостоятельно.

Спустя некоторое время я записался в школу по изучению языка иврит.

И вот я здесь, господа! Xo-xo!

Таким образом, произведение литературы изменило мою жизнь, а к автору я приобрел постоянно действующий интерес. Не сказать чтоб прямо все им написанное вызывало у меня жуткий энтузиазм и закрывало мне глаза на явные огрехи, но все-таки, согласитесь, чтоб подвигнуть человека на конкретные действия, слово должно иметь силу, недюжинную, и Веллер такой силой обладает. Как бы ни было обидно его недоброжелателям, он в основном знает, о чем говорит, и отталкивается от собственных возможностей, не как от уникальных и запредельных, а как от некоего нулевого уровня, который они составляют. Я могу, значит, и всякий сможет. А кто не сможет, так и хрен с ним. Пусть плачет в уголке, и мы его даже неискренне поутешаем.

Без гордости сообщаю тем, кто не догадывался, что и сам я такой безжалостный и беспощадный тип, с абсолютизируемым личным опытом выживания.

Сложилось так, что в моей семье все умели готовить. Говоря «все», я имею в виду — все, и мужчины, и женщины. Даже папа умел сделать из имеющихся в наличии продуктов чего-нибудь годное перебиться до прихода основных сил, хотя, случись конкурс, призов бы он не взял. Я к тому, что я не вырос прямо уж на голых макаронах с котлетами из кулинарии и на вермишелевых супчиках из пакетов. Бабуля моя вообще была в кухонных делах, особенно в выпечке, большая мастерица, и мое нынешнее состояние организма отчасти ее заслуга.

Но колбаса! Колбаса, товарищи, была чем-то не то чтоб запредельным, но все-таки малодоступным и достаточно редким. Лакомством. Ее надо было не покупать, как покупалось практически все остальное, а доставать. Жители нестоличных частей бывшего СССР знают, что я имею в виду. Удачей было налететь на очередь за ней в ближнем гастрономе, счастьем было получить палку ее в продуктовом заказе к какому-то близкому празднику. Не какую-то там экзотическую, вроде сервелата или охотничьих сосисек, а обычную вареную, любительскую, докторскую или языковую с темно-красными вкраплениями.

Колбасу привозили с собой из командировок в столицы, колбасу привозили в подарок столичные родственники, колбасу, нарезанную тонко-претонко, гордо ставили на праздничный стол в красивых тарелках в самом центре, рядом с гусем с яблоками и пирогом с рыбой. Такое было ей ее редкостностью придано значение, не должное ей вообще-то сопутствовать.

Некоторые моего возраста знакомые ничего такого не помнят, и я спорил бывало, а теперь не спорю, разные возможности были у людей находить ее и доставать. У нас они были вполне средние. А может, даже и ниже. Дед и отец были инженерами, бабка — кассирша в кинотеатре, мать — воспитательница в детском саду. Не тот контингент, чтоб витающие в горних высях социалистического снабжения продавцы мясных отделов гастрономов водили с моими родственниками полезные знакомства.

Я, собственно, это к тому рассказываю, что по сю пору к колбасе у меня специальная слабость. Не до конца выветрилась из памяти та когдатошняя недостача. Я ее люблю всякую — и копченую, и вяленую, но настоящий кайф я испытываю от разновидностей вареной. От всякой любительской, докторской до языковой, с темно-красными вкраплениями. Я чувствую себя вполне благополучным в плане еды, если она есть в холодильнике и спокойным за прокорм в ближайшее время.

Дети мои такой потребительской заморочки не унаследовали. Слава Всевышнему, на их памяти колбасы везде полно, какой хочешь. Оно и к лучшему.

Заморочка, конечно, согласен, но вот так. Колбаса, хлеб и помидоры. Помидоры тоже были довольно редки, только в сезон, и только когда цены на рынке упадут на них до приемлемого моим небогатым родственникам уровня. Но это уже совсем другая история.

Колбаса не была единственной среди нехваток времен моего взросления. Не хватало много чего, замаешься перечислять. Кроме всего прочего была еще нехватка хлопчатобумажных штанов синего цвета различной степени пронзительности. Под общим названием «джинсы».

В нехватке джинсов была еще одна некоторая тонкость. В отличие от колбасы или книжек для чтения, джинсы носили оттенок некоторой фронды и вольности. Их ношение, как и ношение длинных волос, не пресекалось однозначно, но и не одобрялось, а сильно резвый комсомольский вожак мог и произнести прочувствованную речь об литье воды на известную мельницу и пособничестве империалистам. Нет, в самом деле. В молодежной центральной прессе время от времени печатались содержательные статьи, в которых ношение синих штанов и возможное предательство Родины и де́ла Ленина связывалось вполне недвусмысленно. Где они сейчас, те пламенные борцы? Ну да пес с ними.

Приобщиться к тихой фронде было можно с легкостью, купив синие штаны на «толчке» у фарцовщиков (еще одна нелегкая профессия, ушедшая в прошлое, надеюсь, что насовсем), и стоило удовольствие от 200 до 300 тогдашних вполне еще полновесных рублей. Это были деньги, деньги серьезные, почти невообразимые. По крайней мере лично в моем тогдашнем представлении. Бабка с дедом, растившие меня и сестру, зарабатывали на круг, вместе с дедовой пенсией, рублей, как я понимаю, около двухсот двадцати. Мне было тринадцать лет, я ничего не зарабатывал, а сестра училась на третьем курсе универа и стипендию в общую кучку не складывала. Короче, цена джинсов была заоблачной, и об обзаведении ими в общем порядке я даже не мечтал.

Странно вообще-то сейчас звучит, что «обзаведение в общем порядке» — покупка у темных личностей, преследующих стяжательские цели, преступников даже, спекуляция была серьезным правонарушением. Но российская жизнь и тогдашняя была полна парадоксов, не вчера они начались, ага. Ходили слухи, что цена тем джинсам в магазине («госцена» — было такое слово) составляла от сорока до шестидесяти рублей. Тоже не кот на скатерть начхал, треть или даже половина инженерской зарплаты, но уже нечто выглядевшее близко к моей экономической реальности. На шестьдесят рублей бабку с дедом уболтать было возможно, в этом я не сомневался, засада была в полном непопадании государственных джинсов на прилавки родного города. Но я не терял надежды.

В те годы мы с бабкой довольно часто ездили в Ленинград, там жила бабкина младшая дочь, моя тетка Ирина, замужем за военным, дядь Толей, о коем я как-нибудь расскажу специально, настолько он замечательный. Ездили мы в Ленинград, естественно, не только достопримечательности осмотреть, а и добыть чего по хозяйству. Одежки там, обувки, той же, туды б ее, колбасы. По магазинам бабка меня таскала с собой для помощи в переноске и свободы маневра, а достопримечательности я осматривал в свободное от покупок время. Порядком, надо сказать, осмотрел, думаю, что в центре Питера я и сейчас как-нибудь сориентируюсь. Ну музеи ж, само собой. Уже другого чего, а музеев в Питере имелось, не знаю как сейчас. Эрмитаж, скажем, я посещал с видом даже несколько пресыщенным, и бабушки-хранительницы меня узнавали и были приветливы, давали советы и справлялись о здоровье родни.