Когда батраки начинают требовать наличные – начинается расцвет официальной народной культуры, возрождение традиций и прочий пятницкий. Феодалу возрождать традиции не надо. Он сам традиция.

А капитал – он хитёр, он хочет забраться на старую лошадку и попробовать доехать бесплатно до рынка, на котором он еще и продаст лошадку на колбасу.

Это я про семинар «Нематериальное мотивирование», который мне настырно предлагают третий месяц.

Я сам такие семинары могу проводить – опыт у меня богатейший.

В последнее время приходится часто говорить с чужой молодостью, отданной мне практически бесплатно ангелами для образования, наказания и утех.

Все диалоги сводятся к одному:

– Почему мы сидим в этой тёмной комнате? – спрашивает меня взволнованно молодость. – Почему мы не хотим открыть дверь и выйти в этот удивительный мир?

– Наверное, потому, – отвечаю я, припав глазом к щели у косяка, – что за дверью нас ждёт твой папаша-психопат с ружьём, выжженная апачами прерия, сто миль пешком под палящим солнцем и, скорее всего, некрасивая смерть. Плюс гремучие змеи, чуть не забыл.

Основная проблема нашей дружеской компании – поиск общей темы для разговора.

Мы сплотились очень давно и уже слишком стары, чтобы биться по вопросам мировоззрения, религии и политики. Мировоззрения у нас пластичны, про существование Бога мы стали задумываться, тревожно зажав ночью в кулаке уголок одеяла, к политике вопросов не имеем: настанет пора, и нас уволокут, настанет миг, и нас приволокут – вот и вся политика.

Но темы для хоть какой-то имитации общения нужны. Мы их мучительно ищем.

Б-ч, например, не смотрит ТВ, не слушает радио, не читает газет. Крики осведомленных евреев в ФБ и шум тропического леса на диске – вот его информационное поле. В которое он выходит под шорохи дождя тропического леса послушать крики осведомленных евреев. И накопать себе съедобных корешков, пугливо кося глазами.

Федюнин информацию добывает. Он её гонит к обрыву. Факелы. Шкура на мощных плечах. Заострённый кол. Рык. Деликатесный хобот.

Но это на работе. В повседневной жизни, в те минуты, когда на Кешу можно смотреть без боли, Федюнин к информации недоверчив. Не верит ни во что. Переспрашивает без желания услышать. Причем переспрашивает в своей манере.

Помню, ходил на защиту И. С. Федюниным диссертации на соискание степени кандидата юридических наук (к.ю.н.). Кеша был великолепен! Читал всё по бумаге, ударения, дикция, листы перекладывал, очки напялил, парадная форма. Я хлопал на каждом абзаце.

Настало время задавать хоть какие-то вопросы. И вот старейший юрист, человек, кормивший Сперанского из соски, задает Кеше вопрос.

Я этот вопрос не помню, его не помнит никто. Я спрашивал после банкета, хрустя сапогами по битому хрусталю, наклоняясь и тормоша. Спрашивал и позже. Никто не помнит. Все помнят, что там были слова «коллега», «позвольте», «прекрасно», «каким образом вы». А дальше всё – мешок тьмы на дне чёрной бездны.

Выслушав таинственный шелестящий вопрос, Кеша снял очки, повернулся всем корпусом в 120 кг (руки по швам, медали в свете люстры, погоны, загривок в три наката) к вопрошающему сверчку. И ревом пещерного медведя полетело:

– Вопрос не понял! Повторить!

Я первым закричал: «А-а-а-а-а-а-а-а!!!!!» – и первым ринулся поздравлять. Опередил всех.

Вот что такое «переспрашивать без желания услышать».

Со мной всё понятно. Выращиваю темы для общения на собственных отходах. Чахлое на жирном.

И вот как-то общаемся часами.

Как?! Не знаю.

Может, нам кажется, что мы разговариваем?

Может, мы просто воем и кашляем, а нам кажется, что мы там что-то говорим?

Лететь до Москвы – час с четвертью. До аэропорта – час. Из аэропорта – час.

А целое, мой ты бог, приключение с переодеваниями и запасом съестным из варёных кур, соли в бумажке и обмятого помидора.

Прощался со всеми, руки тряс. Конечно, фотографировался. С непосредственностью сначала, а потом заставили одеться.

Одеваясь, оглядел аэропорт. Замер с носком в руке.

Аэропорт в Самаре – моё почтение! Отгрохали. Потоптался по мрамору, подумал, надел перекинутые через плечо новые сапоги. Надо празднично начинать. Кабуто уже в столице в золотой.

Сапоги неслучайны.

В Питер можно ехать как к соседу, в чём есть. На фоне Исаакия ты проиграешь всё равно. Говорю как опытная модель верхней одежды и внутреннего мира. На фоне Стрелки – да хоть верхом садись на слона в образе малабарского раджи, сияй заревом рубинов под тусклым солнышком – проиграешь. Такой вот Питер нечуткий к идиотам город.

Приезжай в мамкином зелёном пальто, играя лисой с молью на плечах, встречай правнучку камергера в подшитой на быструю иглу шинели, шарфе ещё камергеровом и в ботах на резине. Ты счастлив, глядя на её деревянные бусы. Она, пошатываясь от утомления, свойственного всем питерцам в семь утра, тоже улыбается тебе. Называет Викто́ром. Питер спишет всё, спишет и Виктóра.

Слышишь:

– Вы продали, продали тверское имение?!

– Нон, – читаешь по бумажке в вокзальной толчее, – нон! Се плюфоке ди муа… Се импосиль, мон кёр… Просто в очко проиграл у пивной.

В ответ слышишь:

– Се радикюль, Виктóр! Как дует ветер северный!

А в Москву – нет, так не получается ездить, на нищету чужую любоваться. Москва предоставляет место всем порокам! Добрая, хорошая такая. Для Москвы надо наряжаться.

Поэтому сапоги.

Любить нынешнюю власть – это как спать с женщиной, которая по ночам во сне кричит: «Предъявите ордер!»

Надо стараться, иначе говоря. Надо закусить подушку и стараться. Я этим советом порой пренебрегал, и теперь в лицо мне горько и презрительно смеются какие-то пожилые женщины, которых я помню ещё студентками.

Когда слишком стараешься – ничего хорошего не выйдет. Иллюстрирую примером, который будет понятен всем без привлечения справочной литературы и библейских ссылок.

Я ведь тоже был юн и тоже сколачивал скворечники. Из педантизма рубанком обрабатывал все стороны скворечниковых досок. И потом ещё шкуркой проходился. Радовался, как птичкам будет уютно, никто не занозит лапки там, животики. Трудолюбие и сентиментальность – подарки от моих предков. Другим дачи, родовые гербы и агистокгатическое ггассигование, а мне трудолюбие и сентиментальность. Мир справедлив!

Я не могу сказать, сколько на моей совести загубленных птичьих жизней. По полированной поверхности из скворечника птице выбраться непросто, не говоря уже про птенцов.