Еду в автомобиле, приветливо раскланиваясь по сторонам. Слушаю, повторю, радио разговорного жанра.

Обычно я слушаю «Эхо Москвы», чтобы войти в раж перед тем, как ворваться в кабинет свой с рыком и с разодранным мундиром сержанта ГИБДД в руке. «Эхо Москвы» аукается у меня весь день в голове, и я принимаю непростые решения с неожиданной легкостью. Послушаешь «Эхо», и после этого легко увольняешь беременных инвалидов, гонишь на мороз ослабевших детей, работающих у меня в забое, хохочешь в лицо православным мученикам из администрации района. Полезное радио.

А с появлением там секретарши Венедиктова – так просто лекарственное радио стало. Включает резервные силы организма до положения «красный! опасность! срыв вентиля на путепроводе!». Всякий раз охота посмотреть на эту девочку, в её преданные Венедиктову глазки.

А потом мешок, конечно. Скрип уключин. И туман над рекой.

А тут решил изменить «Эху» по-быстрому, в машине, с малознакомым радио. В жизни каждого мужчины есть такой момент, когда смотришь на себя в зеркало заднего вида и понимаешь, что домой ехать уже поздно, а к ней – далеко. Это к пятидесяти пяти годам проходит, говорят.

И вот слушаю я другое разговорное радио. Расслаблен, галстук распустил, наслаждаюсь преступным моментом.

И тут – н-на! Н-на!

«Мы должны чётко понимать смысловую структуру своего бизнеса. Как сказано в Конституции США, – говорит аналитический аналитик анализов из Санкт-Петербурга, – как в ней сказано: „Люди созданы равными, с правом на счастье, от каждого по способностям, каждому по потребностям!“»

Машинально аукнул: «Нынешнее поколение советских граждан будет жить при коммунизме!» – и заплакал.

Очнулся, а руль перекушен и в салоне накурено.

Нашарил другую радиостанцию. А там Соловьёв. Который по вкусу ещё гаже моего руля.

За что мне всё это? Когда я успел так нагрешить?!

Предыдущее, полное понятного отчаяния сообщение было продиктовано многими обстоятельствами личного свойства.

Я многое подозреваю в людях и государствах, например. И не без оснований. Рушится мой привычный мир, так скажу.

В 2010 году Британия, оказывается, отменила на своей территории рабство. Это зачем? Это для чего?!

В 1833 году рабство было с оговорками упразднено в Британской империи. Но не на собственно Британских островах. С этим я ещё мог как-то смириться. Отменили рабство по судебному решению – разделение властей, тоже могу как-то вообразить себе подобное чудо, хотя не в полной мере, не хватает фантазии.

А вот по парламентскому закону рабство отменили в 2010 году. Приняли закон «О коронерах и правосудии».

Есть разница между запрещением чего-то и признанием этого чего-то уголовным преступлением. Я вот который год запрещаю у себя теорию о множественности обитаемых миров, но не наказываю за неё отсидкой. Пока.

До этого парламент не торопясь и методично запрещал похищение людей, неправомерное лишение свободы, торговлю людьми с целью сексуальной эксплуатации и принудительного труда. А если у меня люди в сторожке содержать просто так? Для общей красоты и утешения? Без признаков эксплуатации и добровольно? Обыкновенное дело.

И вот 71-я статья закона «О коронерах и правосудии» (вступившая в силу 6 апреля 2010 года) запрещает мне всё это дело совсем и грозит сроком в 14 лет усиленного содержания.

Опускаются руки. Жили ведь как люди.

Количество рабов в мире нынче превосходит количество рабов в самые рабовладельческие годы далёкого прошлого. Когда в мире было только установленных 30 миллионов рабов? Никогда. Только сейчас, слава богу, вышли на установленную здравым смыслом и прогрессом цифру.

И как только вышли – будьте любезны! Государство начало неторопливо вставлять палки в колёса.

Чего теперь ждать? Того страшного момента, когда английский в Англии признают государственным языком? Так-то английский язык в Англии используется как государственный нелегально. Но ведь всё может теперь произойти. Страшно.

Однако вот рабство запретили, а мои любимые преступления, такие как «брань, подслушивание, скитания по ночам и вызовы на дуэль», перестали преследовать по уголовной линии. Внезапно.

Не оставляет меня Господь окончательно, даёт надежду.

Утром на пляже наблюдал чужое счастье. Семья полнокровная пришла на пляж. Естественно, как это бывает всегда, из всего пляжа выбрали место рядом со мной. Я же носитель нескольких родовых проклятий.

Не знаю, что там в точности творили мои предки, какие злодеяния. Подозрения, конечно, имею. Иначе отчего, когда я приезжаю на фамильное кладбище, всегда идёт дождь?

Первое проклятие – это проклятие ресторана. На любой широте, при любом градусе, при любом политическом режиме, господствующем в стране, при любых деньгах, утром, днём, ночью ко мне подойдёт самая злая и жутковатая официантка. Не знаю, где их содержат до моего появления. В клетке, в подвале, на цепях, не знаю. Не исключаю варианта, что есть специальный передвижной питомник для тех, кто выходит, не мигая, ко мне в обличье официантки, свесив руки вдоль тела до колен. А может, хватают их прямо с улицы и угрожают, яря железом раскалённым, а потом, напялив униформу, ко мне, значит, в зал.

А может быть, и гипноз… Не знаю.

Второе проклятие – это дорожное соседство. Сидишь с котомкой на коленях, робко поглядывая на стюардессу, или пробуешь продать собственные фотокарточки с автографом проводнице скорого, или валяешься в трюме с кляпом во рту – всё едино. Стопроцентно подсядет ко мне такой человек, что мысленно высаживаешь головой окно и орёшь, глотая паровозную гарь на одной красивой ноте: А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!!! А не мысленно пытаешься в сортире перегрызть вены на руках.

А этим утром воссоединение двух проклятий случилось. И соседство, и жратва.

Пляжные соседи скормили голубям килограммов семь круассанов. И обсуждали весело и громко: а сколько ещё сотен голубей прилетит?

Часть голубей уверенно бродили по мне. Часть голубей летала надо мной, теряя излишки в полёте. А часть улетала, чтобы вернуться в удвоенном количестве.

Голуби были разные. Сизые, бежевые, пёстрые. Савелий Пармёныч так им обрадовался! Он даже не лаял, а просто выл от счастья. Ему-то на пляж, понятно, нельзя было, заскочил на минутку буквально. И тут такое.

То, что не было засыпано круассанами и голубями, оказалось взрыто моим боевым волкодавом.

Соседи пляжные орали сначала от счастья, что вот есть у них возможность кормить круассанами птиц. Потом орали оттого, что ещё бы побольше голубей, ещё больше! Потом орали, когда Савелий начал охоту за голубями. Мол, вот ведь! Потом они орали просто так, от избытка живительных соков. Потом орали на меня, не знаю почему. Я стал в них мячик кидать, а Савелию ведь всё едино, за чем гоняться-то по телам.