день рождения, даже любила ее на свой лад какой-то странной любовью, она хорошая девочка, ее легко любить, но я так и не смогла почувствовать, что она моя дочь. Вот ее отец – другое дело, он всегда был ей отцом и немного даже матерью, это он каждый год делает фотографию и посылает вам, он и его партнер, крестный Хульеты, у них своя клиника и другие общие дела, это они ее родители, а я – другое дело, для меня даже слова нет, мне Хульета симпатична, как может быть симпатична приятельница, или соседка, или компаньонка по путешествию, да, вот именно, вот кто мы и есть – компаньонки по путешествию, а материнские чувства мне неведомы, потому что я не мать. Что чувствует мать? Скажите мне, Элена.

Но Элена молчит, она не может произнести ни слова, она дрожит, как никогда раньше, она хотела бы не слышать слов этой женщины, леводопа, дофамин, сукаболезнь, Митре, Двадцать Пятого Мая, Морено, Банфильд, Ланус, Лупо, ипподром, твердит она про себя, тасуя слова, которые на глазах лишаются смысла, но, даже совсем растерявшись, посреди своей мантры она все равно продолжает слушать Исабель. Я так и не стала матерью, как меня ни заставляли, и хорошо бы вам понять это, хоть двадцать лет спустя. Исабель подходит к камину, берет фотографию, на которой они позируют втроем, она, муж и дочь, и протягивает портрет Элене. Вот кто мы есть, снимок, мгновение, пойманное, чтобы выставить его на полке над камином. Элена смотрит на знакомую фотографию, силится понять, ищет подвох, быть может, улыбка Исабель на этом снимке означает не то, что обычно означает улыбка, а может, ее скрещенные под грудью руки означают что-то, чего Элене не понять, а может, ее запоздалый взгляд, который обратился к фотографу на миг позже, чем щелкнул затвор, будто из другого места и времени. Элена кладет фотографию на кресло рядом с собой и пытается встать, но не может, она хочет уйти из этого дома, где не нашла того, что искала, и вернуться к себе, проделать тот же путь снова в обратном направлении. Ольерос, Либертадор, ипподром, она сбивается, путается, она дрожит и не может даже подняться с кресла. Исабель подходит к ней и спрашивает: вам помочь? Не выйдет, отвечает Элена, теперь я должна подождать, хорошо, подождите, я никуда не тороплюсь, говорит Исабель, а Элена отвечает: нам с вами придется подождать вместе. Исабель пристально смотрит на нее, а потом говорит: ведь этим мы и занимались все эти годы. Обе вновь умолкают. Элена знает, что Исабель смотрит на нее, она чувствует ее взгляд, а сама в свою очередь рассматривает эту женщину, которая наблюдает за ней, разглядывает ее ноги, исчерченные, будто паутинкой, тонкими синими венами. Исабель ловит ее взгляд и сдвигает ноги вбок. Все оказалось совсем не так, говорит Элена. Не так? Не так, как я всегда думала. Если б я знала, я бы к вам не поехала. Исабель склоняет голову, пытаясь поймать взгляд Элены, но Элена уклоняется, Исабель не принуждает ее и отводит глаза, затем встает и говорит: почему же, может, вы бы поехали все равно. Вы меня совсем запутали, говорит Элена, шаря взглядом по комнате, ища неизвестно чего. Исабель устраивается в кресле напротив нее. В тот вечер ваша дочь сказала мне, что, если я сделаю аборт, у меня в голове всю оставшуюся жизнь будет звучать детский плач, но ведь она-то никогда не делала аборт, а значит, не знала, как это, она повторяла чьи-то слова, может, какого-то мужчины, а может, и нет, но это были слова человека, который думал, что знает. Я хотела бы поговорить с вашей дочерью до того, как она умерла, и рассказать ей, что звучало в моей голове каждый день с того самого вечера, когда она притащила меня к себе домой. Элена, хоть и сбита с толку, пытается слушать ее, следить за тем, что говорит эта женщина напротив, Элена сосредоточенно вслушивается и морщит лоб, стараясь уловить долетающие до нее нечеткие слова, но слышит лишь часть того, что говорит Исабель. Если б только она могла расслышать, если б могла разобрать все, что Исабель хочет ей рассказать, она бы услышала: я не знаю, что чувствует женщина, которая сделала аборт, но знаю, что чувствует женщина, которая не хотела быть матерью, но стала ею против своей воли. Знаете – что, Элена? Вину за свою пустую грудь, и боль за эту руку, которая тянется к твоей, а ты берешь ее, но нехотя. Тебе жаль, что ты не умеешь укачивать, пеленать, баюкать, подогревать смесь, даже приласкать не умеешь. Тебе стыдно, что ты не хочешь быть матерью, потому что все вроде как знающие люди говорят, что каждая женщина должна этого хотеть. Исабель умолкает, откидывает прядь и вытирает пот со лба ладонью. Элена сжимает скомканный платок, но не протягивает ей, потому что понимает: эту тряпку, влажную от ее слюны, неприлично предлагать кому-то другому. Ваша дочь, которая меня даже не знала, не отважилась стать матерью сама, но распорядилась моим телом, будто своим. А теперь еще вы, вы приехали не отдать мне долг, а повторить ее преступление двадцать лет спустя. Исабель глядит на Элену и повторяет: вы приехали, чтобы воспользоваться моим телом. Нет-нет, говорит Элена. Но разве не это вы сами сказали несколько минут назад? Нет, нет, я приехала не за этим. Но вы сами так сказали. Я уже сама не знаю, что сказала. Вам следовало бы знать. Вы меня запутали. Зачем вы приехали ко мне? Зачем, если не за этим? Ответьте мне наконец и уходите. Элена не видит ее лица, но знает, что Исабель плачет, она понимает это по тому, как дрожат ее ноги. Теперь уже Элена дает Исабель время прийти в себя. Она смотрит на ковер, ступни Исабель елозят по нему, словно гладят одна другую. Элена отводит глаза и ищет взглядом кота, но не находит. Она знает, что должна что-то ответить, опровергнуть обвинения, сказать, нет, я приехала не за этим, сказать, что она не собиралась совершать никакого преступления, что она в жизни преступлений не совершала, но ей не удается ясно мыслить, она не может, не знает. Она больше не знает. И тогда Исабель продолжает, плача, она в третий раз повторяет вопрос, на который ни одна из них не может ответить: зачем вы приехали? Элена повторяет про себя слова Исабель, пытаясь отгородиться, защититься от плача, которого не хочет слышать. От всех этих слов и всхлипов голова у нее идет кругом, и она возвращается к королю, к суке-болезни, к леводопе и дофамину, к списку улиц спереди назад и задом наперед, но посреди списка она спотыкается, чувствует, что что-то упустила, проскочила пару названий, она пытается сосредоточиться, повторяет список снова и снова, но сбивается, плач Исабель не дает ей найти дорогу назад к ее мантре, мешает плач и ее вопросы. Почему вы так уверены, что это было не самоубийство? Да потому что, черт возьми, шел дождь, раздражается Элена, а дочь моя боялась