взглянуть ей в лицо, Исабель подходит к ней и ждет, ничего не говоря, просто стоит рядом, давая ей время, необходимое, думает она, Элене, чтобы она вновь смогла говорить. В тот день шел дождь, произносит наконец Элена, но Исабель не позволяет себе жалости и отвечает: не будем о дожде. Но это все, что у меня есть. Значит, у вас нет ничего. Да что вам от меня надо? – спрашивает Элена, вновь разозлившись, а Исабель отвечает: мне ничего от вас не надо, это вы приехали ко мне домой. Вы меня совсем запутали, говорит Элена, совсем с толку сбили. Исабель снова ждет, снова дает ей время, и только потом, когда, как она думает, Элена сможет ее услышать, она говорит: мне понадобилось, чтобы прекратились месячные и чтобы в лаборатории мне показали результаты анализа, только тогда я узнала. Может, вам тоже подумать, что за испытание жизнь послала вашей дочери, чтобы она, хоть и думала, что в жизни не подойдет к церкви в дождливый день, все-таки сделала это, чтобы решила выйти под гром и молнии, которые, как она думала, могут убить ее. А может, именно этого она и хотела – чтоб одна из молний ударила прямо в нее. А когда этого не произошло, когда она, мокрая, но живая, явилась в церковь, в это место, обманувшее ее ожидания, вот тогда она решила подняться на колокольню и завязала узел, с которым, как сама думала, никогда бы не справилась, а потом накинула на шею веревку и повесилась.

3

За два дня до того, как ее тело обнаружили на колокольне, Рита пошла к доктору Бенегасу. Элена не знала, Рита ей не рассказала. Ей рассказал инспектор Авельянеда, когда ее дочери уже не было в живых. Элене хотелось бы знать, о чем они говорили в тот день, но тогда она не удосужилась спросить, а теперь она слишком далеко от единственного человека, который мог бы ей ответить. Зато она знает, о чем Рита говорила с доктором за две недели до того, потому что присутствовала при том разговоре. Это был последний раз, когда они были у доктора вместе, причем не у него в приемной, а в больнице. Доктор предложил Элене лечь на пару дней на обследование, лучше сделать все разом, Элена, иначе вам придется все время мотаться туда-сюда, а в вашем состоянии… И Элена легла на обследование, взяв с собой две новые ночные рубашки, одну из них она так и не надела. С начала болезни она всегда хранила пару новых ночных рубашек про запас на случай, если внезапно увезут в больницу. Но даже когда ее положили, одну она все-таки так и не надела, сама не знает почему. У нее брали кровь, ей делали МРТ, проверяли рефлексы, стуча по колену молоточком, просвечивали ей глаза и внутренности – она уж и не помнит, каким аппаратом или какими лучами. Но точно просвечивали, это она помнит. Ее заставляли ходить, поднимать и опускать руки, садиться, вставать, ну что ж, Мария, сказали ей, потому что, хоть никто и не называет ее этим именем, по документам она Мария Элена, и под этим именем ее зарегистрировали в больнице, Мария Э., но на Э. никто не обращал внимания. Ей задавали вопросы. Через сколько времени после приема таблетки у вас улучшается самочувствие? Через сколько времени вы начинаете чувствовать действие таблетки? Через сколько времени ее эффект достигает максимума? Сколько длится эффект? Они записывали все ее ответы и все свои наблюдения – ее врач, по словам доктора Бенегаса, один из лучших в стране специалистов по Паркинсону, и его команда, потому что специалист этот работал не один, а в сопровождении целой свиты, гордившейся своей принадлежностью к этой университетской больнице, десяти свежевыпустившихся докторов, которые учились у него – и отчасти у нее, у Элены. Иногда пара-тройка докторов из свиты подходила к ней задать вопросы, на которые она уже отвечала раньше, или измерить ей давление, или просто посмотреть на нее. Иногда они путались в пациентах и принимались расспрашивать ее о какойнибудь болезни, о которой она в жизни не слыхала, или о болях и других симптомах, которых у Элены не было, и тогда Элена радовалась, потому что, если их у нее нет, наверное, дела ее не так уж плохи, но потом, услышав очередной вопрос (сегодня ваш муж не придет, Сулема?), она понимала, что речь идет не о ней, что они перепутали палату, или медицинскую карту, или этаж, или корпус. Она все равно была с ними любезна: если кто-то может помочь ей, то это врачи, и чем их больше, тем лучше. Но они не помогли. Спустя два дня в больницу пришел доктор Бенегас, чтобы сообщить Элене с Ритой свое заключение. Что ж, вы знаете, что развитие Паркинсона исследуется клинически и никакой анализ крови не позволит нам с уверенностью сказать, что у пациента Паркинсон, ни как давно, ни насколько он запущен, мы можем лишь наблюдать клиническую картину, понимаете? Обе они молчали, а доктор продолжал. Так вот, имея в виду вышесказанное, я вынужден сообщить вам кое-какие данные и рассказать, к каким мы пришли заключениям. Говорите, доктор, сказала Рита. Не знаю, Элена… Говорите, доктор, подтвердила Элена. У вашей матери редкий тип Паркинсона, мы такой называем «паркинсонизм-плюс», понимаете? Плюс? – переспросила Элена. Да, это значит, что он больше, серьезнее обычного Паркинсона, разъяснил Бенегас. Мы провели массу обследований, прежде чем пришли к этому заключению, и теперь сомнений не осталось: у вас плюс. Плюс, повторила Рита. Да, подтвердил доктор. Плюс значит больше? Да, больше. Еще больше, доктор? Куда уж больше? Значит, есть куда, дочка, ответила Элена, но ее слов Рите было недостаточно. По-вашему, вот этого мало, доктор? Я не говорю, что этого мало, но бывает и больше. А я, доктор, не знаю, понимаете ли вы, о чем говорите. Рита! – воскликнула Элена. Вы говорите, больше? – продолжала дочь, не обращая на нее внимания. Она и так капает везде слюной, и ходит под себя, и, сколько ни моется, все равно пахнет застарелой мочой, и ходить нормально не может, волочит ноги, и то только благодаря этой ее леводопе, – этого что, мало, скажите мне, доктор? Скажите мне, повторила она, и уставилась на него, и не отводила глаз, пока доктор не подчинился ее приказу. Рита, мне кажется, что перед вашей матерью нам следовало бы… – но закончить фразу он не успел, потому что Рита его перебила: …и смотрит всегда в пол, и всю жизнь теперь обречена так ходить, будто ей стыдно отчего-то, она как злое зеркало, в которое никто не хочет смотреться, а если посмотришься – сам себя не узнаешь. Этого мало? Рита, сейчас не время, я понимаю… Нет, вы не понимаете, перебила она. Дочка, доктор же не виноват… Я тоже не виновата, мам! Ладно, пойдем отсюда, попросила Элена, но Рита еще не закончила. Она садится – а встать без помощи не может, и ногти себе на ногах не может подстричь, и шнурки завязать не может, и что может быть еще больше, есть еще какой-то паркинсонизм-плюс? Она глотает с трудом, ей кажется, что воздух не поступает и что она сейчас задохнется. Ей