по случайности, чем по расчету наткнулся фонариком на длинные, кривые жерди родной изгороди и уже через пару минут вытряхивал лесной сор из сапог на пороге дома.

***

Ночной ритуал, как и боялся Андрейка, никак не впечатлил потусторонние сил, и ненавистная черная точка все еще продолжала свой разрушительный труд над бедной старушкой. Андрейка, пробившись с час в удушливой истерике, в конце концов, изнемог окончательно, забился под кровать и до самого утра спутанно размышлял, что делать дальше, изредка проваливаясь в шаткий кратковременный сон. Когда по соседству начали просыпаться петухи, приветствуя гортанными криками новый день, мальчик вылез из- под одеяла, изможденный, бледный, но с новым планом, который казался не только более верным, но и более тяжким. Андрейка рассудил так: бескровные, по мнению мальчика, существа, к тому же не имеющие души муравьи не считались предметом условной транзакции между миром людей и духов. Отсюда получалось, что и сделка не имела никакой силы, потому как условия изначально были некорректными, по крайней мере, для одной из сторон. Исходя из этого, мальчик справедливо решил, что все что необходимо, это просто новое жертвоприношение, удовлетворяющее вышеперечисленным пунктам. Андрейка на цыпочках вышел в сени и, чуть дыша, прильнул ухом к двери в избу. За ней послышалось глухое лязганье и скрип половиц. Андрейка облегченно выдохнул. Бабушка уже проснулась, и с ней все было хорошо. Нет, не было. С ней было все очень нехорошо, но она еще жива. А значит, еще можно что-то сделать, и ему стоит торопиться. Только бы успеть.

***

После бессонной ночи голова гудела, а в глазах рябило, но рука его была твердой, а ум хоть и проваливался то и дело куда-то и без конца спотыкался на ровном месте, но все же был полон отчаянной решительности. Одной рукой он сжал покрепче камень, а второй утер пот и слезы с лица. Было нестерпимо горько и тошно, но в то же время Андрейка ни на секунду не усомнился в том, что делает все правильно. Ведь это он делает для бабушки, не для какой-то бабушки, а для его, его собственной. Аргумента более твердого ему не требовалось. Все прочее меркло перед этим доводом и теряло всякий вес и ценность. Как будто бы их ветхий дом немедленно стал центром вселенной, а все остальные превратились в картонные декорации, неумело и дешево произведенные только лишь для заполнения пустоты космического пространства. И значения имел лишь только он сам и его бабушка, ведь только они и были одни настоящие во всем мире, а значит, их интересы имели первостепенный резон. Еще имелись родители, но они были где-то там, далеко-далеко, считай в другом измерении – в благополучной Москве, где со взрослыми и образованными коренными жителями никогда не случается ничего дурного, а значит за них не стоило переживать.

Потому Андрейка без сомнений поднял над головой руку с зажатым в кулаке большим, острым камнем. Мальчик задушил в себе очередной слезный порыв слабости, приливший к грудной клетке, опустился на колени и заставил себя посмотреть на землю перед собой. На примятой траве в тени старого вяза неподвижно лежал весь обмотанный бечевкой клочок пепельно-черной шерсти и испуганно перил на мальчика единственный желтый глаз. Это была Дымка. Глупая тварь по-прежнему не издавала ни единого звука, в то время как слабый жалобный писк мог бы смягчить сердце Андрейки и склонить чашу весов в ее пользу. Но кошка лишь пристально, не мигая, смотрела на него снизу вверх и, казалось, была готова к любому исходу ситуации. Животное даже не поцарапало мальчика, когда тот довольно грубо и бесцеремонно схватил ее, подманив колбасой, и тут же принялся туго вязать веревками лапы, так что те громко хрустели, ломясь под силой человеческих рук. Даже тогда дурное создание не проявило толику недовольства. Андрейка не отдавал себе отчета в этом, но в глубине души он очень хотел, чтобы кошка все же вырвалась чудесным образом из пут, хорошенько рассадила ему лицо, а потом бросилась на свободу жить своей интересной и еще долгой жизнью, туда, где еще столько не отловленных мышей, нагретых на солнце капотов автомобилей и невыпитого молока. Но Дымка все так же неподвижно лежала у его ног в бездействии, не пытаясь даже как-то бороться с несправедливой, незаслуженной участью. Она глядела куда-то сквозь напряженную гримасу мальчика, вглядывалась, видимо, в пресное лицо самой судьбы, которая с холодным безразличием смотрела на нее в ответ. Андрейка долгую минуту наблюдал за безмолвным животным, пытаясь найти хотя бы малейший повод для отмены неизбежного. Но не смог. Тогда он закрыл глаза и громко, срываясь на визг, стал нести какую-то тарабарщину, время от времени вставляя в нее слова вроде: «жертва крови» «великие духи» «равновесие» и «плата». Раскалив свой разум такими гипнотическими речами до состояния безумия, он вдруг истошно закричал, уже совершенно бессвязно и принялся обрушивать камень в руке на несчастное животное с такой силой и яростью, что кровь брызнула ему на лиц, и во все стороны полетели ошметки кожи и мяса вперемешку с окровавленной шерстью. И даже теперь, перед лицом смерти, испытывая невыносимую боль, Дымка не проронила ни звука.

***

Так продолжалось не меньше минуты. До тех пор пока от животного не осталось лишь кровавая, бесформенная лужа, расплесканная на полметра вокруг. Теперь осознанность вернулась к мальчику, и он с ужасом оглядел сотворенное им. Рот его открылся в беззвучном крике, окровавленными руками он схватился за голову. Наконец голос пробился из недр его тела. Рев, горестный, с неизбывной мукой вырвался из слабых детских легких, разлетаясь над пустыми сиротскими полями.

– Вот, посмотри, что я делаю! Это для тебя все! Посмотри! А ты не любишь меня! Все смеешься надо мной… а я ведь твой, но тебе нет никакого дела, словно и не желан я был никогда для тебя. Может, тебе действительно пора умереть?! Может, для всех так будет только лучше?

Закашлявшись, Андрейка сплюнул густой вязкой слюной вперемешку с кровью на землю. Утерся рукавом, размазывая кровь по лицу, а затем опустил голову на грудь и какое-то время тихонько хныкал под нос. Вскоре он успокоился, и самообладание вернулось к нему. Он тихо вздохнул, устало поднялся с колен и не спеша побрел домой. По пути он скинул с себя окровавленную майку и бросил тут же в поле. Мальчик равнодушно думал о том, что надо незаметно пробраться в баню и хорошенько помыться… и если кровь с души ему уже не смыть никогда, так хоть пусть будут чистыми лицо и руки.

***

Руки его и голова пахли душистым мылом со сложно различимым запахом полевых трав, чуть горьких и терпких. Обычно ему не нравился этот запах, но сейчас он успокаивал и отвлекал. Андрейка сидел за столом, подперев ладонью щёку, и меланхолично глядел на черную точку, которая с завидным упорством, без устали, раз за разом все билась о хрупкое тело его бабушки. Та сидела напротив.

– Ну, ты чего, есть будешь или нет? Из последних сил старалась – готовила, а ты нос воротишь. Последние дни до чего плохо себя чувствую… Не знаю даже, наверное, надо ехать в больницу сдаваться. Довели бабушку…

Андрейка ничего ей не ответил, только стал лениво возить ложку в тарелке с борщом, которая стояла перед ним. Вглядываясь в густое варево, мальчик невольно цепенел от ужаса. Красная овощная кашица в супе напоминала ему о страшных последствиях преступления, которое он совершил совсем недавно. Бедная Дымка, она отдала свою жизнь зря. Проклятие не ушло. Зато теперь оно мрачной грозовой тучей повисло и над мальчиком тоже. Не в том смысле, что над Андрейкой теперь тоже витали черные точки, нет, просто погубив невинную душу, он сделался теперь проклятым существом, место которому уже отведено на самом дне ада.

Бабушка еще с минуту недовольно смотрела на Андрейку, затем вздохнула, тяжело, опираясь рукой на стену, поднялась из-за стола:

– Ох, пойду, прилягу… что-то совсем нехорошо.

Мальчик поднял взгляд от тарелки и проводил ее взглядом. Он явно чувствовал раздражение, исходившее от бабушки, или даже молчаливую агрессию, направленную в его сторону. Причину такого отношения он не понимал, наверное, так сказывалось плохое самочувствие. Это не была давешняя обида, бабушка вообще долго не обижалась ни на кого, предпочитая хорошенько поквитаться с обидчиком, а следом зарыть топор войны. По этому