Умереть хорошей смертью — значит достойно продолжить лучшую жизнь в лучшем, чем в нынешней ипостаси, теле. Последствия дурной смерти предсказать трудно. «Ты умрешь нехорошей смертью» — сильное проклятие. «Пошел ты к такой-то матери» — по сравнению с ним, можно сказать, благословение.

* * *

Нонг оставалась со мной, пока меня осторожно пересаживали в кресло-каталку и везли по коридору к лифту и дальше в сад. Это был мой первый выход на улицу, и я настоял, чтобы быть поближе к поливальной системе. Мне нравилось ощущать на лице струйки воды. Это было как возвращение в детство, но в обстановку куда получше, чем та, которая меня когда-то окружала. Это только я или мы все воображаем, что наши первые годы должны пройти среди цветов в волшебном саду? Меня удивило, что мать, как будто прочитав мои мысли, взяла меня за руку и улыбнулась. Через два дня меня должны были выписать. За стенами больницы злой город точил когти, как дикий зверь, и мне не хотелось возвращаться в грубую действительность. Но просить подержать меня здесь подольше — это не по-мужски.

Пришел больничный дежурный и разложил на столе книги по искусству. Через несколько минут явился Розен. Выражение его лица было немного странным, как будто чувство стыда боролось в нем с желанием выслужиться. В присутствии матери он вручил мне фотографии в плотном коричневом конверте, на котором не было ни орлов, ни других опознавательных знаков. Розен пробыл недолго и вскоре ушел. А через несколько минут, сославшись на что-то незначительное, поднялась и Нонг. Ей наскучило в больнице, и были неприятны запахи лекарств. Она принадлежала миру по другую сторону стены — сильному, алчному, все гребущему под себя городу.

* * *

Взглянув на фотографии, я понял, что Розен решил проиллюстрировать свою характеристику этого человека: вот Уоррен с первым Бушем, вот с Клинтоном (дважды), вот со вторым Бушем. На каждой последующей он становится все старше и выглядит более лощеным. Я не предполагал, что ювелир может казаться сделанным из стали, и он производил такое впечатление, словно каждый раз в Розовый сад его приводила несгибаемая воля. Клинтон высок, Уоррен такого же роста, но более худощавый. Глаза серые с голубизной, редеющие светло-каштановые волосы с элегантной сединой. Ровный загар, филигранная золотая цепочка на левом запястье и манеры человека, которому не приходится ни на чем настаивать. Он выглядел более умудренным, чем президент. Мне показалось, что я даже ощущаю запах его одеколона. Его улыбка на всех фотографиях говорила одно и то же: «Я переживу и этого президента». Я положил фото на одну из стопок книг и почувствовал, что устал. Вздремнул пару минут, а проснувшись, вновь ощутил прилив сил. Взял фото и поднес к глазам. Может, это власть Белого дома подхлестнула стремление к расследованию. Иногда, когда мы больны, разум освобождается из темницы тела и пускается в свободное плавание. В этот день я почувствовал, что мой разум вновь возвращается обратно.

— В чем дело? — спросила Кимберли Джонс, когда вошла в палату и, встав за моим креслом, перехватила мой взгляд, который я в тысячный раз бросил на Уоррена. — Вы так хмуритесь, словно знаете его.

Как ей объяснить? Я не смог ей сказать, что на каждом снимке за фигурой Уоррена разглядел духовным зрением знакомую темную фигуру.

В скромном жилище Кэт царил запах сандала от ритуальных палочек. Она, как и я, жила в одной комнате, которую только благодаря нашему природному оптимизму называла квартирой. Хотя ее комната была на несколько дюймов больше моей. Портрет нашего обожаемого короля висел на том же самом месте, что у меня, а алтарь Будды находился у двери высоко на полке. Я смотрел, как она трижды отвесила Будде поклон, держа между ладонями курящиеся благовонием палочки: не иначе возносила молитву за удачу. На ней был свободный домашний халат, и, как я заподозрил, ничего под ним.

— Сончай, мне надо потренироваться. Прошлым вечером я промазала в пять шариков. Не возражаешь? Как в старые добрые времена. Ты рассказывал матери, как помогал мне? Я — нет. Боялась, она на меня разозлится за то, что я развращала твой юный ум. — Кэт пересекла комнату и достала из шкафа пластиковую коробку для завтраков.

— Говорил несколько лет назад. Она решила, что это очень забавно, и спросила, не заходило ли у нас дальше тренировок. Ведь не заходило, я правильно ей сказал?

— Сончай, тебе тогда было всего десять лет, я не такого рода женщина.

— Мать заметила, что я недаром бесился в юности, если мое первое знакомство с интимными органами женщины сводилось к тому, что я наблюдал, как из них пуляли дротиками.

— Не так уж и плохо, если послушать, что некоторые мужчины говорят о женщинах. Ты ненавидишь женщин?

— Нет. Зато ты ненавидишь мужчин.

— Не будем вдаваться в эту тему. Я ненавижу мужчин в принципе. А тебя, например, люблю. Ты помогал мне с моим представлением.

Она достала из коробки алюминиевую трубку и пачку презервативов. Презервативы дала мне, а сама легла на циновку на пол. Пока Кэт прилаживала трубку, я отошел в другой конец комнаты и надул презерватив так, что он стал длиной примерно с фут. Кэт стыдливо одернула одежду, чтобы стрелять, как лучник из крепости, не блистая телесами. Я отставил презерватив как можно дальше от лица, а она вложила дротик в трубку. Казалось, она даже не шевельнулась, но в следующую секунду надутый презерватив лопнул и дротик воткнулся в стену. В этом месте на штукатурке уже было множество дырочек и сколов.

— Не понимаю, почему ты не купишь себе мишень для дротиков?

— Клиенты обычно покачивают шариками. Нервничают. Думаю, я их пугаю. Мне надо тренироваться попадать в движущиеся предметы. — Кэт хихикнула.

— Ты ненавидишь мужчин из-за Брэдли?

— Чушь! — На этот раз дротик угодил в деревянную дверь, далеко от презерватива, а я заметил сокращение мышц в нижней части живота. — Я ненавижу мужчин из-за моего первого и единственного мужа. Понимаешь, я ревнивая, собственническая натура, а он был водителем мототакси, возил людей по всему городу, особенно в бары и массажные салоны. Думаю, в Крунгтепе не было ни одной шлюхи, которую бы он не трахнул. Господи, мне тогда было всего семнадцать лет. Тайские мужчины утверждают, что любят женщин, но они любят не женщин, а трахаться с женщинами. Даже не так: любят все запретное, новое, неиспытанное. Сходят с ума по малолеткам хлеще любого фаранга. А я однолюбка. Отдаюсь раз и только одному. Поэтому я решила: у меня не будет другого мужчины. Научилась стрелять дротиками. А пока тренировалась, перещелкала целое войско надувных членов. Хотя всегда найдется то, во что можно пострелять.

— Но ты же знала Брэдли?

— Да. Не хотела говорить об этом на Нана-плаза. Немного болезненная тема. Он — американский морской пехотинец. Брэдли убедил меня дать мужчинам еще один шанс. Пять лет назад регулярно посещал Нана-плаза. Он один из тех иностранцев, которые, попав туда, не верят своим глазам и несколько месяцев не могут оторваться от этого места. Но затем очарование начинает рассеиваться. Он был человеком сильного характера. Великолепным и очень черным — разве такого забудешь? Объявил мне, что он не как все. Дура я набитая, правда? Неужели больше никто не узнал его на фотографии?