То есть, мы подбираем слова для Реального Реального, добиваясь, чтобы Реальное обрело самостоятельный голос, но в условиях, когда правда лжёт, правдивыми становятся вымышленные слова. Поэтому, чтобы преодолеть агонию репрезентации, нам необходим эффект театра. То есть – симптом, вымысел, Воображаемое. В мире, где истина стала театром, театр выполняет роль истины. В мире, где лжет сама злая реальность, благая ложь несет Реальное. Так, правдивая ложь противостоит лживой правде.

Действительно, истина искусства состоит в том, что, используя художественный вымысел, Воображаемое по букве и сюжету, оно стоит ближе к глубинам бытия, чем публицистика и история, которые апеллируют к фактам и при этом лгут. Русский фейк из несуществующей цитаты Бжезинского был необходим в качестве жеста искусства, именно потому, что эта цитата существует. Но она недоказуема, потому что имплицитна, потому что плавает в поверхностном подтексте текста и еще потому что не скрывается, с цинизмом обыгрываясь, как эстетизированная и легитимированная катастрофа, вписанная в общий порядок «прогресса». Существует правило информационной войны в ризоме: чтобы победить сеть, надо стать сетью. Командно-административными запретами её не одолеть. Чтобы победить фантазм, надо сыграть роль симптома. Там, где бессильна критика, в действие вступает искусство театра.

Творцы гибридного проекта глоболокализации не скрывают того, что глобальное локализируется в той мере, в какой локальное глобализируется. Между глобальным и локальным постоянно поддерживается иерархия ядра и периферии, подпитываемая верхними хабами управления этой гибкой структурой. Никто и не собирается скрывать наличие жесткой силы под маской мягкой, потому что в конечном итоге всё ведет всё к той же колониальной вестернизации и сглаживанию отличий перед лицом единственного гегемона. Гегемона, которому не захотела подчиняться Россия как последний жест традиционного катарсического театра в обществе многочисленных перформансов.

2.6. Культурология как наука об идолах

Существует расхожее мнение, распространяемое многочисленными представителями отечественной науки о культуре от В. Межуева до Ю. Шора, что культурология в её классическом варианте, связанном со словом, с Логосом, с филологией, является русской наукой, соответствующей русскому мироощущению и цивилизационной ментальности[67]. Этому мнению нельзя отказать в справедливости. Если мы вспомним Б. Хюбнера, то придем к выводу, что культурология, возникшая в 1990-е года на постсоветском пространстве как учебная дисциплина и лишь потом как научная, успешно заменила собой дисциплины марксистко-ленинского цикла, то есть, – идеологию[68]. Идеологичность культурологии является её имманентным свойством. Даже сам слог культурологического дискурса, переполненного намеками и метафорами, новоязами и аллюзиями, далекий порою от академизма, намекает на идеологию. Сегодня культурология выражает новую идеологию глобального мультикультурного мира, идеологию Запада, идеологию вестернизации России: именно с этой целью она и устанавливалась, впитывая в себя через философию диалога и персонализм «демократические ценности личности».

Связь культурологии с идеологией неоднократно рассматривалась учеными. Тот же Б. Хюбнер напрямую обвинил культурологию в воспитании национализма на Украине[69]. От себя добавим: именно национализм, причем, национализм, исходящий не от России, а от её локальностей и пограничных зон, превращенных в объект борьбы за отъединение и раскол, является типичным продуктом неолиберализма, а неолиберализм посредством постструктурального философского дискурса полагался методологической основой науки о культуре. Культурология призвана была поддерживать национализм через партикулярную этнокультурологию и поддерживать неолиберализм через универсальную теорию культур!. Если к этому добавить гранты и международные студенческие обмены, то можно сказать, что культурология успешно справилась с поставленной задачей по дроблению на транслокальности некогда единой цивилизационной системы.

Эффект от культурологии несколько напоминал эффект от американской школы постколониальной культурной антропологии в двадцатом веке, а также от американской же (чикагской) школы экономики свободного рынка, известной как «доктрина шока», автором которой явился поклонник идеальной математики Платона Мильтон Фридман[70]. Именно М. Фридман запустил в действие воспитанных в США представителей Латинской Америки и Восточной Европы – новые «креативные» кадры менеджеров информационного общества, меритократов, призванных по всему миру распространять либерал-демократию и то, что Э. Тоффлер назвал «революционным богатством США»[71] – психическую экономику ничем не контролируемого сетевого свободного рынка, чьё развитие основано на стрессе и боли, подстегивающих конкуренцию. Произведенный шок, вызванный катастрофой, должен был стимулировать людей к выживанию и соперничеству за место под солнцем. Однако на практике за счет катастроф и войн бандитским образом обогащались элиты и нищал средний класс, была установлена монополия олигархата в странах-колониях, откуда выкачивались ресурсы и технологии для стран метрополии.

Продолжая заявленную в предыдущем эссе тему правдивой лжи и создания фейков, где Воображаемое (вымысел, неправда) играет роль Реального там, где Реальное (фантазм) играет роль Воображаемого, потому что истина является театром, а театр истиной, можно сказать, что пресловутый и не верифицированный документ под названием «план Даллеса», существование которого невозможно доказать, является истиной в той мере, в какой не по букве, но по сути, передает реальные планы США относительно СССР и социалистических стран, двигающихся по пути национализации экономик (девелопментизма, «розового» пути). Во второй половине двадцатого века, когда началась холодная война, под давлением заинтересованных корпораций в американской и британской внешней политике возникли группировки, которые хотели поставить социалистические правительства в ситуацию бинарной логики «США – СССР». Эти люди говорили: нас не должна обманывать видимость умеренности в социал-демократии «новых левых»: национальные движения третьего мира есть первый шаг к тоталитарному коммунизму, так что их надо пресечь в корне, хотя на самом деле эти движения были вполне буржуазны, составляя альтернативу СССР.

К вождям этого ультралиберального направления относились Джон Фостер Даллес, государственный секретарь при Эйзенхауэре, и его брат Аллен Даллес, глава вновь созданного ЦРУ. Прежде чем они заняли свои посты, оба работали в нью-йоркской юридической фирме Sullivan & Cromwell, где они защищали интересы компаний, которые сильнее всего страдали от социализма, в том числе Cuban Sugar Cane Corporation и United Fruit Company. Как только братья заняли свои посты, они начали действовать: в 1953 и 1954 годах ЦРУ организовало два первых государственных переворота в странах периферии. Первый переворот 1953 года произошел в Иране, где в результате заговора ЦРУ свергло Моссадыка, посадив на его место жестокого шаха. Затем при поддержке ЦРУ произошел переворот в Гватемале – по прямой просьбе United Fruit Company. На встрече в Сантьяго в 1953 году Элбион Пэттерсон, директор Администрации международного сотрудничества США в Чили (позднее Агентство международного развития USAID, «прославившееся» информационной войной и на Украине) и ТеодорУ. Шульц, возглавлявший экономическое отделение Чикагского университета, обсуждали интеллектуальную войну с марксизмом. В результате долгосрочного проекта «чикагские мальчики» в 1973 году был осуществлён военный переворот в Чили. Это то, что можно документально проверить. Верифицировать «план Даллеса» не представляется возможным, но