микрокосмос как миниатюрная копия макрокосмоса. В традиции переплетается общечеловеческое и региональное, мировое и национальное, универсальное и сингулярное. Именно в результате субъективации традиции, которая интериоризируется индивидом в процессе мышления, переживания, творчества, традиция открывает в себе космический потенциал: ведь субъект является носителем всеобщего, следовательно, традиция как достояние субъективности, несёт в себе черты индивидуальности и универсальности. Она – личность. Она же – мир. Речь идет о наиболее глубинном архетипе – самости, – закрепляющей ядро аутентичности человека и его метафизическое единство с человечеством.

В современном мире традиция предполагает интеллектуальную критику и свободный моральный выбор. Приписанная идентичность субъекта тут дополняется самостоятельно сконструированной идентичностью, которая включает в себя добровольное вхождение человека в традиционное поле, в Символическое Реальное, добровольный выбор им ценностей, несение ответственности за свой выбор. Это воистину не слепое слияние с Отцом, а осознанное соединение нехваток Отца и Сына, возвращение блудного Сына, всем своим опытом взрастившего и взлелеявшего традицию как детское (вечное, божественное) в себе. Именно детскость – уязвимость – традиции придаёт ей черты наивной живости, чистоты, революционности и новизны. Это – великая истина начала пути. Подобно тому, как подлинный космизм не исключает цивилизационного чувства культурного корня, потому что всеобщее отражается в многообразном, подлинный традиционализм не предполагает отказа от универсализма, наоборот, он наполнен универсальным космическим мироощущением, переживанием общечеловеческого единства посредством интериоризации культурно-исторического, этнического, национального, цивилизационного начал. Именно об этом мечтали выдающиеся, ученые и мистики, космисты и универсалисты: Владимир Соловьев, Владимир Вернадский, Пьер Тейяр де Шарден, Сергий Булгаков, Василий Зеньковский и многие другие.

Важно понимать, что универсальная природа традиции как микрокосмоса открывается не только на территории субъекта, но и посредством интерсубъективных отношений. Когда в общение вступают двое или больше людей, представителей разных культур, в синхронный момент бытия, в точке феноменологического удивления перед очевидной данностью мира-впервые (реальностью), пересекаются и взаимно обнуляют друг друга отличающиеся и порой противоположные ценностно-смысловые спектры. Образуется вакуум – метафизическое Ничто, – с которого начинается новый диалектический ряд. Синтез рождает разрыв, а разрыв – качественный скачок в развитии. В рамках психоанализа это можно представить, как взаимную расшивку собеседников под влиянием друг друга, мгновенное или постепенное осознание ими их обоюдных нехваток и травм. В дискурсе философии диалога речь идет об одухотворении, вочеловечивании, Иного, который эволюционирует в моих глазах от Чужого через Другого к Ближнему посредством обнаружения его смертности и уязвимости как лица Бога – воплощения сакрального. Внутренний Третий как персонифицированная фигура всеобщего – это Второй Другой, Реальное и Священное в каждом из нас, онтолоигческие основы культуры.

Глобализм, превративший субъективность в эгоизм, а диалог – в «толерантность», изо всех сил пытается подменить собой космизм, предлагая новых идолов театра. Так зарождается космополитизм – идея всеобщности мира, основанная на всеобщности рынка, которая отнюдь не тождественна всеобщности человечества, потому что рынок предполагает иерархию ядра и периферии глобальной экономики, а не справедливость и солидарность. Небольшая группа финансовых элит пытается управлять человечеством на основании воспитания удобной для себя постмодерной генерации «трех Т» – креативного класса, живущего ценностями «толерантности, технологий и таланта»[61], которые обеспечивают им соответствующие символический капитал и рукопожатность в высокой тусовке. ЗТ-класс предполагает себя в качестве носителя космополитического мироощущения, которое по факту оказывается сугубо партикулярным: ведь оно выражает волю небольшой группы управленцев с мировыми амбициями. Космополитизм не тождественен космизму, основанному на метафизическом чувстве всеединства, подобно тому, как театр не тождественен идолам театра, локус не тождественен топосу, а искусственно созданный участок суши – естественному пространству. Топос вырастает из Реального, заложенного в архетипе и гештальте. Локус же – из Символического, заложенного в идолах рода и рынка.

В свете функционирования локусов в едином глобальном мире огромное беспокойство вызывает вопрос границ. Какие границы важнее? Природные или правовые? Кто устанавливает правовые границы? Как совместить цивилизационные кордоны с юридическими? Общество сетевой экономики является сетью – ризомой. Ризома вообще не предполагает никаких границ, поскольку лишена структуры. Скользящие означающие ризомы непрерывно «плывут» в потоке времени, игнорируя пространственные водоразделы. Казалось бы, в информационном обществе горизонтального контроля, где все другие друг другу – другие, где иное является иным по отношению к самому себе в непрерывном процессе деконструкции, среди такого выворота и изворачивания, не может быть никаких устойчивых бинарных логик в стиле «свои – чужие».

Трансгрессия является преодолением границ. Но, несмотря на динамику и трансгрессию, вопреки второй космической скорости, с которой течёт темпоральность в постмодерне, последний оказывается массово локальным, строго разделенным на хабы, секторы и кластеры, созданные с целью разделения и властвования. Ризома предполагает наличие невидимой и такой же плавающей и децентрированной структуры своей организации и руководства. Центр не является центром и одновременно является им. Центр – это имплицитно единый рынок, гарантом самовоспроизведения которого является эксплицитное многоообразие культур, локусов, контекстуальных пакетов морали и т. д. Либеральная цензура рынка, как и либеральная власть и пропаганда, – неуловима и гибридна, диффузна и рассеяна в своих иносказаниях и кодировках. Наличие верхнего хаба управления придает ризоме вид скрытой иерархии, которая распадается на глазах и не дает себя «поймать», но, тем не менее, именно этот фактор контроля говорит нам о том, что сетевое общество – это не просто симулякр. Это – пустота бессознательного, апроприированная символами и цифрами бездна.

Автономизация регионов как искусственных земель глобального мира начинается с некого виртуального имиджа – симулятивного бренда региона, созданного при помощи дигитальных технологий. Автономизация предполагает ослабление бюрократического контроля над регионом со стороны национального государства. И здесь, чисто по постмодерным лекалам, размывается грань между экономической, политической и культурной автономией региона, и дело доходит вплоть до поощрения регионального сепаратизма. Западная политика регионов, ориентированная на культ идентичностей, была бы весьма привлекательна для поддержки субкультур тех локальностей, на которые оказывают давление государство с моноэтнической политикой, например, для защиты Донбасса от Украины.

Но так случается, что проблемы регионов, не ориентированных на глобальный рынок, а ориентированных на Россию, коллективным Западом «не замечаются», как и «не замечается» им откровенный национализм Украины при внешней критике глобалистами моноэтнических государств. Движения в регионах – хороши, если глобальны. Движения в регионах – плохи, если настроены антиглобалистически. Национальные государства – плохи, если не вписываются в глобальность, и хороши, если ей соответствуют. Двойные стандарты в отношении к регионам и в отношении к государствам отражает типичное для мультикультурализма разделение местностей и субъектов на «хороших других» и «плохих других», удобных и неудобных, «токсичных» и «благоприятных», имеющих подходящую или неподходящую для рыночной экономики ментальность. В этом и состоит абсолютный транснациональный контроль над многонациональным и многокультурным миром. Искусственные земли локусов –