Нельзя сказать, будто советские девушки были так уж недоступны. Конечно, к 1940 году исчезли крайности первых послереволюционных лет, когда за социальной революцией едва не последовала и сексуальная. В двадцатых остался “крылатый Эрос” Александры Коллонтай. Ее “Любовь пчел трудовых” не переиздавали, а идея отмирания семьи при социализме была давно отвергнута. В 1940-м трудно было поверить, что еще пятнадцать лет назад Полина Виноградская считала вполне допустимым многоженство и многомужество, если только это не противоречило интересам советского государства.258 Забывались анекдотические истории про общество “Долой стыд!” и “вечерки” в рабочих общежитиях, куда приходили девушки, “готовые ко всему”259.

Государство, запретив аборты и ограничив разводы, пыталось поддерживать общественную нравственность, заменив собой почти уничтоженную православную церковь. В хороших семьях девочек воспитывали стыдливыми, а мальчикам не рассказывали самых элементарных основ половой жизни. Однако реальная жизнь в советской стране была далека как от патриархальной строгости, так и от революционной аскезы.

Мур и Аля приехали в Москву из Парижа, “города любви”, где “невинностью” тяготились, как ненужной обузой, и стремились сбросить ее поскорее. В Париже трудно было встретить девственника старше семнадцати-восемнадцати лет260, хотя женились обычно уже после двадцати пяти.

Мур будет с тревогой писать: “Неужели я потеряю мою «virginitè»[30] (re-sic) только с моей «legitimè»[31] (re-re-sic)? – Это, по-моему, было бы крайне плачевно”.

Французские нравы некогда шокировали его строгого отца: “…в вагоне из десяти пар девять целовались. И это у них центр всей жизни”261262, – писал Сергей Яковлевич в далеком 1912-м. Но за несколько десятилетий существования Третьей республики нравы не стали строже. Почти половина мужчин пользовались услугами проституток, причем опрос проводился среди посещающих церковь женатых мужчин-католиков.263

А что говорить про кабаре с канканом и стриптизом! “Мулен Руж” и “Элизе Монмартр” конкурировали друг с другом, привлекая посетителей всё более откровенными представлениями. Моральных преград не было. Когда начнется война с Германией, танцовщицы наденут трехцветные трусики – под цвет французского национального флага. Их дополнят короткими юбочками – цвета британского флага.265 В кабаре “Фоли Бержер” танцевала темнокожая Жозефина Бейкер. Из одежды на ней были только бусы, невероятной длины серьги и набедренная повязка из бананов.

В Москве такой экзотики, конечно, не было. Даже Московский мюзик-холл закрыли в 1937-м как “буржуазное”, чуждое новой советской жизни заведение. Но по части свободы нравов Москва могла поспорить с Парижем.

Ариадне Эфрон советские нравы показались на удивление свободными. В СССР она чувствовала себя белой вороной. Ее считали старомодной, несоветской и предлагали “не церемониться, найти какого-нибудь парня и «жить как все»”. Аля хотела спать только с любимым человеком, выйти замуж, а ее не понимали. Она была в расцвете своей женской красоты, молодые мужчины на нее заглядывались, и неприступность Али их раздражала. С ней говорили по-хорошему, старались переубедить: “Били меня по чувствительным местам: мол, мои взгляды на любовь мелкобуржуазны, брак как таковой не существует, люди сходятся и расходятся иногда на ночь, иногда на месяцы, редко на долгий срок. «Ты чудачка, все наши товарищи на тебя косо смотрят, ты держишь себя не по-товарищески, не по-советски, как заграничная штучка». Мне всячески внушалось, что тот стиль жизни, в котором живут они, это и есть стиль жизни всей страны, всей молодежи, и что если я веду себя иначе, то я оказываюсь чужим, враждебным человеком…”267

Вскоре Аля, как мы знаем, сама влюбилась в женатого Мулю Гуревича и стала открыто с ним встречаться. Эта связь никого не удивила, не возмутила, не покоробила. Даже, кажется, жену Мули.

Впрочем, из этого не следовало, будто русские женщины были готовы на всё уже с первым встречным. Французский писатель Андре Мальро в 1936-м привез в Москву своего младшего брата Ролана. Ролан тут же заявил Андре: “Если ты думаешь, что я могу прожить без женщины двое суток, то ошибаешься”. Ролан вскоре “познакомился с какой-то русской девушкой, пригласил ее в ресторан и попытался обнять уже в такси, но тут же получил по физиономии”. Таксист остановил машину, девушка убежала. Ролан негодовал: “Не понимаю, как в вашей стране может повыситься рождаемость, как пишут у вас в газетах”. Исаак Бабель и его жена Антонина Пирожкова, услышав от Ролана эту историю, просто ликовали: “Наша девушка дала отпор французу”.268

Добрачный секс был явлением обычным и совершенно заурядным как в Париже, так и в Москве. На первых же страницах культового романа Анатолия Рыбакова “Дети Арбата” Саша Панкратов встречается со своей любовницей Катей, “скуластой сероглазой степной девочкой в свитере из толстой деревенской шерсти”. Подруга Кати, Маруся, оставляет их вдвоем, мельком заметив Кате: “Чистую простыню в шкафу возьми”. Катя “сама стелет постель, раздевается. Только сказала: – Свет потуши”.269 Юра Шарок также легко сходится с женщинами, которые не дорожат своей “невинностью”: “Соседская домработница, распутная девчонка во дворе, девчата в деревне, куда он ездил с отцом. С ними было просто…”270 Лена, обеспеченная дочка большого начальника, тоже не ждет брачной ночи и приглашает Юру к себе…