рождаешься в боли – и через боль учишься. Другого пути, кроме Голгофы, нет. Можно подумать, подражать Христу стоит только через муки. Любая школа построена на этом предубеждении, и наказание обычно сводится к дополнительной работе. Давать домашнее задание в качестве наказания – приравнять к наказанию работу в целом. И получается, что школа – это одно большое наказание, которое, к счастью, периодически прерывается переменами и каникулами. Многие вспоминают школу как тяжелое испытание. Но если мы разберем английское слово educate, то есть «обучать», то увидим, что оно происходит от латинского exducere – «выводить наружу». Наше французское connaître – «знать» – буквально означает «родиться с». Префикс co- произошел от латинского cum («с»): мы растем благодаря тому, что изучаем. А apprendre – «учить» – значит «брать снаружи». Оно схоже с английским apprehend, «схватывать». Латинским префиксом ad- обозначается направление действия. Короче говоря, все эти слова отражают движение изнутри наружу. Рождаться – это, наверное, больно, но эта боль – не цель, а неизбежное следствие нашего перехода изнутри наружу. Младенец плачет не от ужаса, а от боли: его легкие раскрываются, подобно цветам, глаза после тьмы привыкают к свету, а кожу, привыкшую к благоприятной внутриутробной среде, обжигает воздух. Но эта боль вскоре превращается в удовольствие, в радость бытия. Английское exist, то есть «существовать», произошло от латинского exstare – выступать, выходить за собственные пределы. Вот и мы, покидая чрево, переходим из внутреннего мира во внешний. Глаза начинают видеть, кожа – чувствовать, тело – двигаться. Рост сам по себе может причинять боль и вызывать трудности, но боль не цель роста, а порой всего лишь его следствие. Для древних греков, в частности для Аристотеля, целью роста был переход от возможности к действию. Потенциал – это заложенная в каждом человеке возможность чего-то достичь. Действие – это реализованный потенциал. Семечко прорастает, растение расцветает – и появляется плод. Так вот, плод – это реализованный потенциал семени. Этот переход изнутри наружу – выражение, внешнее проявление, то есть экспрессия. А слово «экспрессия» как раз означает давление изнутри. Когда что-то должно вырваться наружу, чтобы осуществиться. И это естественный процесс, так что для роста не обязательно страдать. Вернее, если и приходится страдать, то только из-за болей роста, вызванных повышением потенциала и раскрытием собственной натуры до истинных размеров. Это исключительно внутренняя боль. Мы ведь не тянем дерево за листья или за корни, чтобы оно росло. Дерево само протягивает листочки к солнцу, а корни – к влаге. Усилие, которое оно прилагает, – естественное, оно ничего ему не стоит. Оно хочет вырасти и исполнить предназначение.

Но у человека исполнение предназначения означает избавление от животного состояния. Ребенок не расцветает, как растение, и не увеличивается в размерах, как животное. Он довольствуется тем, что становится – и остается – человеком, снова и снова следуя закону вида. Стать человеком – означает стать кем-то новым, превратиться в кого-то. Чтобы стать кем-то, надо оторваться от природы. Надо бороться с природой и с инстинктами, с тем, что дано тебе от рождения, чтобы вырастить себя как человека. В этом смысл слова «образование»: цель – вывести ребенка из полуживотного состояния и придать ему человеческий облик с помощью языка, искусства, науки. Ребенку придется работать. «Человека формирует боль, – писал Ален{21}. – Истинные удовольствия надо заслужить. Пока не отдашь, не получишь – таков закон».

Но слово «работа» постигла та же участь, что и слово «дисциплина». Согласно сомнительной, но ныне общепринятой этимологии, французское слово travail – «работа» – происходит от латинского tripalium. Трипалием называлось орудие пыток. Так что работа – это в первую очередь «работа» палача, задача которого – истязать приговоренного. В английском есть фразовый глагол to work over – «обработать» в значении «избить». Работа неизменно связана с причинением или ощущением боли. Но есть и другие, гораздо более убедительные и менее жестокие этимологические объяснения. Попытаемся выделить в слове travail префикс trans-, означающий «через». Он намекает на то, что работа трансформирует, позволяет перейти от одной формы к другой. А можно при желании углядеть в этом слове и английское travel – «путешествовать». Таким образом, оно описывает получение нового опыта, движение, открытие – в общем, формирование чего-то нового. Работа, прямо как путешествие, формирует не только мир, но и человека, который ее выполняет. И в этом случае слово travail – это больше не синоним страдания и раскаяния. Оно предвещает удовольствие, самореализацию.

За несколько веков мы перешли в вопросе образования от идеи выражения природы к концепции, основанной на наказании. Но если образование зачастую и воспринимается как наказание, то, к сожалению, лишь потому, что многие учителя и родители, сами жертвы той же системы, продолжают ее применять. Вот только угрозы еще никогда и никого ничему не научили. В лучшем случае они учат покорности. Учат повторять за учителем, подобно попугаю. Это все равно что на свободолюбивого волка нацепить собачий ошейник. Страх наказания пока не породил ни одной оригинальной мысли. Если бы породил, это было бы чудом. Образование не воспитание. Руссо считал, что раннее обучение вежливости может даже навредить развитию истинной добродетели – раз уж нас с детства учат, что достаточно произнести нужные слова, как заклинания, чтобы получить желаемое. Как ни парадоксально, вежливость способна сделать детей маленькими тиранами. А дисциплина в слишком раннем возрасте может принести некоторое удовлетворение родителям, но для самих детей непригодна. Наказание отнюдь не эффективно – напротив. Угрозы не придают людям уверенности или смелости, а порождают страх и безразличие. У всех, кто считает, что уважению можно научить запугиванием, странное представление об уважении: они путают его с покорностью. Когда тебе страшно, ты ничему не учишься, а просто дрожишь. Дай-ка мне свое эссе, провернем один фокус. Скатай его в шарик. Давай-давай. Что ты теряешь? Ты что, хочешь сохранить его на память? Повесить в рамочке на стенку? С такой-то оценкой?

Немного посомневавшись, Ванесса не без удовольствия скомкала лист.

– То-то же. Теперь ты знаешь, что нужно делать.

Еще чуть-чуть поразмыслив – как раз столько, чтобы перестать размышлять, – она забросила бумажный шар в корзину – не целясь и не колеблясь. Когда она отмечала идеальный бросок радостным смехом и победным возгласом, в дверь постучала ее мама. Мы совершенно потеряли счет времени. Вместо двух часов болтали три. Мама была слегка озадачена, но чрезвычайно вежлива. Она поблагодарила меня, высказавшись в том смысле, что хорошее настроение дочери указывает на некоторую оттепель в отношениях с философией, благодаря которой улучшится успеваемость. Я тоже на это рассчитывал. Я успел подняться с места до того, как она заметила скомканное эссе в мусорном ведре – наглядное доказательство, что можно превратить неудачу в успех и научиться попадать не целясь. Немного смущаясь, я взял конверт и положил в задний карман. «До свидания, спасибо». – «Скоро увидимся, вероятно».

Теперь моя очередь показывать фокус: я исчезаю.

Довольный тем, как прошло первое занятие, я вернулся в квартиру в оживленном районе, где жил с подругой Сарой. Решив как можно скорее разбазарить свалившееся на меня богатство, я пригласил Сару поужинать. Наступил вечер. Мы шли по той же улице, по которой я возвращался домой, и искали ресторан. Я машинально сунул руку в задний карман – и понял, что там пусто. Конверт исчез. Забавно: мне и без того не хотелось брать деньги за это занятие, так что, видимо, свершилась какая-то вселенская справедливость. Деньги, которые я не хотел брать, выпали.

– Подожди, давай поищем, – предложила Сара. – Надо вспомнить твой маршрут.

– Нет смысла. Уже час прошел. Без шансов, – ответил я. – Кроме того, я весь вечер твердил, что некоторых целей можно достичь, только если к ним не стремишься. Короче, если в том, что я задвигал ученице, есть хотя бы доля правды, то надо следовать принципу, который мы с ней обсуждали. Чтобы появилась вероятность найти конверт, надо его не искать.

Я опустил взгляд. Прямо перед нами, посреди пешеходной улицы, затоптанный беспечными прохожими, лежал мой конверт. Именно в том месте, где я поклялся его не искать. Деньги никуда не делись.

– Ты меня разыгрываешь?! – Сара недоверчиво таращилась на меня широко открытыми