– Ну, значит, не любил. Я бы из-за такой ерунды разводиться не стал.

– И не приревновал бы?

– Почему? Приревновал. Помучился бы, но все равно простил. Я без тебя не могу, ты моя половинка. Я бы тебе и не такое простил.

И Марьяна понимала – это правда. Коля не врет. Все так и есть. Простил бы. Они много лет счастливо жили половинками одного яблока. Он утирал ее слезы, она поддерживала его идеи, они вместе растили мальчиков, сражались с жизнью… И это никуда не пропало! Почему же тогда Глеб? Почему? Что-то большое надвигалось на ее мир, грозя смять его, как домик из бумаги. «Я не сдамся, ни за что не сдамся. Я взрослая серьезная женщина». От этой Правильной мысли стало совсем тоскливо. «Нет, – подбодрила себя Шахновская, – тоска – это преходяще. Как тучи. Сегодня есть, а завтра нет. И любовь – это тучи. Сегодня есть, а завтра… завтра, может, и не вспомнишь, какая она была, эта любовь. Надо хорошенько поплакать, и все пройдет». Отодвинувшись на самый край широченного дивана и дождавшись, пока Коля заснет, Марьяна поплакала от души в подушку и заснула.

Наталья Сажина начала злиться, едва проснувшись. Пробуждение, как водится после бессонной ночи, случилось неприлично рано. В шесть. Матушка, отправляясь в местную командировку в Ораниенбаум, решила одеваться у нее в комнате. Больше негде! Мать, по ее словам, очень спешила. Собачку, соответственно, вывести не успевала. И, чтобы не разбудить сладко дрыхнущую в кресле престарелую фокстерьершу Голду, пришла в комнату к Наталье и Федору. Матери просто необходимо было спокойно одеться, без стрессов для себя и животного. Собачка не проснулась, а вот Наталья, до четырех утра просидевшая над рукописью, увы, – разбужена. Безжалостно. И ведь нельзя сказать, что мать не любит ее или Федьку, поэтому и не бережет их сон. Какая это бабушка не любит родного внука? Разве что монстр. У Федора бабушка не монстр, просто не подумала о возможных последствиях. Ольга Валерьевна, как называла Сажина мать в минуты злости, просто «узкопрофильная». В один момент времени может беспокоиться только об одном живом существе. Ну максимум о двух. Не пошла же мать одеваться в комнату к больному мужу! Предпочла вполне здоровую Наталью и слегка сопливого внука. Правда, если так будет продолжаться каждое утро, то и дочери придется вскоре лечить нервы, а потом и любимому Феденьке, перефразируя известное выражение: нервная мать – горе семьи. Можно было бы поспать днем, но Наталья не умела. Покойница бабушка, с которой она провела большую часть своего детства и почти всю юность, приучила ее не спать днем. И даже не лежать. В лучшем случае можно немного посидеть на диване. А что толку попусту сидеть? Нужно править рукопись новой методички. Сроки поджимают. Если бы она могла заснуть после утреннего вторжения! Но матушка, видя, что дочь открыла глаза, стала обсуждать с ней какие-то маловажные хозяйственные вопросы и совершенно перебила сон. Можно было вернуться в теплую постель после того, как отвела Федьку, благо сад во дворе через дорогу, но и тут не повезло. Ровно в половине девятого позвонила авторша злополучной «ночной» методички и после часа подробного разговора все-таки настояла, чтобы Наталья приехала к ней на кафедру. Ей просто необходимо посмотреть редакторскую правку. Отказаться невозможно. Автор была как раз из тех персон на особом положении, работу с которыми шеф доверял только Наталье. «Священная корова». Не в прямом смысле корова, конечно, а просто совершенно неприкосновенный персонаж. Не поехать нельзя. Неприлично. В общем, утро окончательно не задалось. Хочешь не хочешь, а доверие надо оправдывать, тем более начальства. Тем более что в умении общаться с авторами Сажина была асом. Пришлось ехать. В общем, утро окончательно не задалось. После чересчур активного начала дня, когда она сначала отводила Федечку, потом выгуливала Голду, потом варила отцу и себе кофе, а потом, едва накрасив глаз, неслась на другой конец города, на кафедру с кирпичом рукописи в новом кожаном рюкзачке, она чувствовала себя докером, оттрубившим полную смену. Конечно, если спать по два часа… Собачка, которую боялась разбудить мать, изволит отдыхать восемнадцать часов в сутки! А надо еще поговорить с шефом о новом художнике! И забрать Федора! И доделать, наконец, бессмертное творение по методике! Впрочем, осталось совсем немного, автор правку одобрила. Даже расписалась, по настоянию Натальи, на каждой странице. Это утешало, но слабо. Общим фоном дня все равно оставалась злость. От нее никак не удавалось избавиться! Даже то, что, как только она появилась в конторе, ей налили в личную кружку размером с небольшой ковшик отлично сваренный кофе, не расслабило. Как и благостный шеф, одобривший выбор художника, что бывало редко. Ничего не могло вывести Наталью из состояния глухого раздражения. А ведь она привыкла радоваться, приходя в офис издательства, отдыхать душой от семейных бурь и мелких шероховатостей жизни. Наталья искренне считала, что ей крупно повезло с работой. В конторе, где довелось ей служить редактором, сложилась на редкость хорошая атмосфера. Шеф ухитрился собрать вокруг себя неглупых и талантливых людей, перемешать и расставить в такой пропорции, что столкновения амбиций практически не возникало. Издательство работало как хорошо отлаженный механизм бабушкиных часов работы Павла Буре. Тоже талант, если подумать. И не маленький, где-то на грани гениальности, учитывая наполеоновский темперамент шефа. Наталье, учитывая ее дипломатичность, отводилась скромная, но важная роль закулисной примы. Впрочем, Виктор Павлович неоднократно пытался двинуть повыше, но пока удавалось отбиваться. И правильно! Зарплаты новая должность добавляла не слишком, а вот ответственности – о-го-го-го! Лишний груз на свои хрупкие плечи Сажина взваливать не хотела. На них и так с комфортом устроились сынок Федечка, мать с отцом и любовь всей ее жизни – «орел и герой» Александр Лютов. Именно теперешняя фаза этого великого чувства и давала тот тревожный фон, провоцирующий перманентную Натальину злость. И раннее пробуждение ни при чем.

Слишком благостной была их с Сашкой виртуальная семейная жизнь, а это настораживало. Полоса штиля затянулась. После ее выхода из больницы они ни разу не поссорились. А это совершенно не типично для их долгого романа. Склока накануне Танькиных съемок не в счет, на другой день они с Орлом уже пили волшебное «бордо» и ели грейпфруты у него дома. Более того, Лютов, к ужасу Натальи, стал нежен, предупредителен и заговаривал, что не худо бы им, наконец, начать жить вместе, а то Федор совсем отбился от рук. Федор и правда стал регулярно приходить из садика с синяками, но все равно загадочные «подходы» любимого пугали Наталью до колик и спазмов в горле. Она не верила, что из их совместной жизни может выйти хоть что-нибудь хорошее. Хотя, казалось бы, почему? Разве не об этом она мечтала всю свою жизнь, с тех пор как впервые увидела Сашку на репетиции в университетском театре? Опыт этой ее единственной любви таков, что она предпочитала ни на что не надеяться. Даже родив Федечку. Особенно родив Федечку. С появлением сына она, хорошо зная Сашку, никаких позитивных ожиданий не связывала. Федор появился неожиданно, вопреки всем методам контрацепции, которые Наталья досконально изучила благодаря всевозможной медицинской литературе, в изобилии водившейся дома. День зачатия Наталья помнила до мелочей, потому что соседи сверху, в аккурат над лютовской комнатой, устроили дебош. Сначала люди просто орали друг на друга, так что звенели стекла, потом начали кидаться не слишком тяжелыми предметами. Судя по звукам – стульями и кастрюлями. Наталья и Сашка лежали на широком Сашкином диване и хихикали, пытаясь предположить, что куда полетело. В тот вечер она была совершенно уверена – опасаться нечего, критические дни только что миновали. И не опасалась еще месяца два, пока однажды утром не вырвало в раковину свежесваренным кофе. Районный гинеколог опасения подтвердила. А Сашка… У Лютова случился весенний загул вкупе с запоем, и найти его в этом состоянии не представлялось возможным. Наталья и раньше не очень-то любила бывать в лихих «орлиных» компаниях любимого, а уж разыскивать его по ним… Она решила подождать. Если разобраться, беременность случилась совсем не ко времени, да и милый друг Александр, заводивший периодически смутные брутальные речи о том, что «…бабы, суки такие, трахаться желают, а рожать никак не хотят, а ему бы, Орлу, ребеночка…», что-то подозрительно затих и в очередной раз исчез с ее горизонта. Да и не особенно Наталья этим речам верила, Сашка Лютов, знаток капризного женского сердца, мог и не такое завернуть под настроение. Хотя именно с Натальей Сашка бывал до жестокости честным. Но тоже не всегда. Так что когда врет, а когда нет – сам черт не разберет, человек-бомба. Любить его Наталья любила, а вот доверять до конца не получалось. Поэтому и детей не планировала. Вообще надеялась, что когда-нибудь отболит эта любовь, отвалится, и заживет она, Наталья Сажина, нормальной жизнью. И тут Федор! Нежданно-негаданно. И не избавиться. Легче убить себя. Но себя жалко. И страшно. А еще страшнее, что Сашка с его непременной мужской паранойей решит, что Наталья таки наплевала на принципы и задумала его, вольную птицу, охомутать. А ведь именно так и подумал, сволочь! Разуверился только в больнице. Наталья попала туда «сохраняться». У нее от сомнений и переживаний случилась угроза выкидыша. Спасла ситуацию их общая приятельница, бывшая хирургическая медсестра Уколова, в замужестве Ветчинкина. Не дав Наталье опомниться, она посадила ее в такси и повезла куда-то на окраину, в больницу, где раньше работала и была своей в доску. На жалобные Натальины стенания: «направления, женская консультация, что подумает Сашка» – Ветчинкина отвечала непечатно, посылая по известным адресам Натальины дурацкие принципы, Сашку и женскую консультацию. Направление она принесла потом, задним числом, а пока положила Наталью на сохранение, проведя в отделение гинекологии почему-то через морг. Своими, надо полагать, тропами. Спорить с бывшей медсестрой Наталья не решалась. Ветчинкина-Уколова по молодости-глупости поддалась на уговоры бывшего мужа и теперь детей иметь не могла. От одного воспоминания об этом лицо Ольги подергивалось таким едким пеплом отчаяния, что смотреть было больно. Сашка появился в отделении только на третий день. И выражение похмельной физиономии так не понравилось Наталье, что, если бы не игла в вене и безумная Уколова у кровати, Сажина бы выпрыгнула из окна вместе с капельницей и унеслась огородами прямо в больничном халате и разваливающихся тапочках, путая следы, как заяц. Ужас!