Он закашлялся и замолчал.

Денис, все это время сидевший на руках отца и после легкого перекуса, казалось, задремавший, вдруг зашевелился, соскочил на пол и решительно направился к седому.

— Сынок… — встревоженно окликнул его Сергей.

Тот не отреагировал, подошел к Тихону и негромко спросил:

— Скажите пожалуйста, ваша нога… Она была ранена давно, еще когда вы жили в далеком городе?

— Верно, — с легким удивлением проскрипел Тихон, глядя на него. — В Санкт-Петербурге. Сразу после Катастрофы, в метро, на станции «Петроградская»… Была одна нехорошая история, не хочется вспоминать…

— Покажете?

— Что? — не понял Тихон Игнатьевич.

— Рану.

— Сынок, — с тревогой сказал Сергей, — это не…

Денис только отмахнулся от него.

Седой несколько мгновений изучал чистое, сосредоточенное лицо мальчика, потом, наклонившись, начал, кряхтя, поднимать тяжелую штанину, сшитую из шкур.

— Из чего вы одежду делаете? — подал голос Макс.

— Шкуры покупаем у караванщиков. Кое-что вымениваем у пещерных в периоды перемирия. Иногда самые смелые долинные группами ходят в лес, бьют там зверя — мелкого и покрупнее. Но в лесу нехорошо, долинные там часто гибнут… А шьют наши умелицы, уж как могут… — Он развернул ногу так, чтобы Денису было видно. — Вот.

По всей икре худющей левой ноги, покрытой редкими седыми волосами, начинаясь чуть выше лодыжки и заканчиваясь почти под коленкой, змеился уродливый темно-розовый шрам.

Ангин, Макс и Сергей во все глаза смотрели на Дениса. Тот подобрался, опустился на колени, не глядя на Тихона, сказал:

— Вы не бойтесь, больно не будет…

И медленно приложил ладошку левой руки к основанию шрама, а через пару секунд правой — к вершине.

Сначала ничего не происходило; все присутствующие замерли, а Тихон Игнатьевич смотрел на мальчика с бесконечным удивлением. Потом в воздухе поплыл тонкий, едва уловимый запах горелых проводов… И звук. Тихий, на одной ноте, похожий на комариный писк.

Денис сидел на коленях, зажмурившись, обхватив ладонями ногу седого.

Сколько прошло времени? Час, а быть может — несколько минут. Денис открыл глаза, отнял руки от шрама, поднялся на ноги и, не глядя на изумленного Тихона Игнатьевича, шатающейся пьяной походкой подошел к отцу.

— Я устал и хочу спать… — пробормотал он. — Папуля, я очень устал…

Сергей подхватил его на руки и усадил к себе на колени. Седой наконец обрел дар речи.

— Что… он сделал?..

— Встань, пройди и узнаешь, — сказал Макс.

Тихон Игнатьевич, опершись на подлокотники кресла, тяжело поднялся и двинулся в сторону двери, припадая на левую ногу.

— Ты можешь не хромать?! — заорал на него Макс. Седой вздрогнул, скривился; зажмурившись и готовясь упасть, наступил на левую ногу… и лицо его просветлело.

— Папа, я очень хочу спать, — повторил мальчик.

Их отконвоировали в ту же комнату — но матрасы на этот раз оказались толще, мягче и удобнее.

Какое было время суток, Сергей решительно не представлял. Денис, улегшись, несколько раз шевельнулся и затих. Мужчины придвинули матрасы к стене и расселись молча. Разговаривать не хотелось; каждый размышлял о своем.

Сергей — о том, что теперь они застряли здесь. Возможно, когда-то Тихон и был неплохим мужичком, но жизнь заставляет приспосабливаться, учит дурному. Заполучив такое чудо, как Денис, старикан вряд ли согласится расстаться с ним, пока не вытянет из мальчика всю его силу по капле. Взрослых, чтобы не мешали, будет держать взаперти или вообще убьет. А Денис мал и слаб, долго он не протянет. Надо что-то придумать… Бежать, вырываться.

И не затягивать с этим, потому что самому Сергею и осталось-то уже не так много…

Дважды в их комнату хмурые грязные женщины приносили еду: консервы, сухари (на этот раз без привкусов и посторонних запахов) и чай, который был похож на тот, старый напиток, заваривавшийся из пакетиков, — его Сергей помнил еще из времен юности…

Макс и Ангин сметали свои порции мгновенно. Чувство голода Сергея было сильным, но переживания, сомнения еще сильнее; поэтому ел он вяло, без удовольствия, от обеих порций оставалось по трети. Первый раз он поделился с Максом, во второй — оставил до того момента, когда проснется сын, потому что приносившая еду женщина раздала ее только бодрствующим пленникам.

В помещении не было окон и света, но глаза всех троих настолько уже привыкли к темноте, что мужчины не ощущали дискомфорта. Сергей дремал, просыпался и все поглядывал на сына. Денис спал. Он не метался во сне, лежал ровно, в одной и той же позе. Поскольку в комнате было тепло, Сергей снял свой толстый шерстяной вязаный свитер и укрыл им мальчика.

Сергей уже наперед знал, какое предложение он услышит от Тихона. Пусть ребенок попробует излечить Анну, тогда я вас отпущу. Денис, возможно, и попробует… Хватит ли у него сил? Но самое главное: вне зависимости от того, поможет Денис Анне или нет, по доброй воле Тихон их не отпустит. Значит — все равно побег. Надо бы обсудить это с Ангином и Максом…

Тихон Игнатьевич пришел к пленникам сам — твердой, уверенной походкой. Он как будто стал даже выше ростом. В руке держал керосиновую лампу.

— Который час? — спросил его Сергей.

— Семь утра… Я хотел поговорить…

— Знаю я, о чем вы хотите говорить, — сказал Сергей.

— М-да… — Тихон Игнатьевич мялся на пороге. Лампа в его руке подрагивала, отбрасывая на стены причудливые тени. — Но, раз ребенок спит…

— Ребенок не спит, — чистым голосом, в котором не было и следа сонной хрипотцы, сказал Денис.

Откинув свитер, он легко поднялся на ноги. Черт, подумал Сергей. Этого-то я и боялся!

— Вы хотите, чтобы я посмотрел, что можно сделать для Анны, — утвердительно сказал Денис и тут же, не дожидаясь ответа, продолжил: — Отведите меня к ней.

Обойдя ошарашенного Тихона, мальчик решительно вышел в коридор. Поднявшись с матрасов, Сергей, Макс и Ангин поплелись за ним.

В комнате, где лежала девушка, было светло: в разных местах стояло не меньше десятка керосиновых ламп, больших и поменьше. Но здесь не было прогорклого запаха, оставляющего во рту неприятный кислый привкус.

— В лампах очищенный керосин? — шепотом спросил Сергей у Тихона.

Тот кивнул.

Девушка лежала на старом, рассохшемся, но довольно просторном диване на трех матрасах и подобии подушек, укрытая пледом пли одеялом из заботливо и умело сшитых шкурок. Открыта была только голова ее, с бледным лицом, когда-то красивым, теперь изъеденным уродливыми язвами и чирьями, и коротко стриженными темно-русыми волосами. Покой Анны берегли две женщины с угрюмыми, плохо промытыми лицами.